При воспоминании о Мире пред ним встала она сама с заломленной за спину рукой. Волна любви и жалости к ней, слабой, беспомощной, прихлынула к сердцу Миши. Он подавил ее и опять побежал. Но теперь бежал не зарывисто, не гнал во всю силу, а по-спортивному, отпружинивая каждый скачок, экономя силу мускулов и дыхание.
У Вьюги еще не спали, но света в комнате было только что от затепленной перед образом Чудотворца лампадки. Под ней на коленях стоял поп Иван. Арина, тоже на коленях, колола на растопку поленце перед открытою печкой и бережно раскладывала лучины по краям плитки. Сам Вьюга сидел за столом, подперев подбородок обоими кулаками.
В одном из темных углов, в каком — не разобрать — шебаршились и взвизгивали крысы.
— Эк, разыгрались, проклятые! — стукнул на них каблуком Вьюга.
— Не к добру это. Раздолье себе чуют, — уныло отозвалась от печки Арина. — Скотине больше нас открыто. Перед пожаром всегда собаки воют. К покойнику тоже…
— Ну, и черт с ними! Что будет, то будет! Чему быть, того не миновать.
— Значит, остаешься? Не пойдешь с немцами? — угадала скрытую в этих словах мысль Вьюги и откликнулась на нее Арина.
— Святителе отче Николе, моли Бога о нас… — тихо пропел под лампадкой отец Иван.
— Опять, как в Масловке, мечтаешь в одиночку советскую власть свернуть?
— Зачем в одиночку? — не поднимая головы с кулаков, ответил ей Вьюга. — Здесь и еще, окромя меня, люди есть.
— Люди-то есть, а только сизых соколов промеж них нету. Один ты, мой соколик, остался, — нежно и грустно, нараспев, причитала Арина. — А округ тебя черные вороны.
— Не устоять воронью против сокола, коли правду ты говоришь, Арина.
— Один в поле не воин.
— Один там или не один, — встал Вьюга с обрубка, — это мы там дальше посмотрим. Всё может быть, что и помощники найдутся.
— Яко мы усердно к Тебе прибегаем скорому помощнику и молитвеннику о душах наших… — продолжал петь отец Иван перед лампадкой.
— Слышишь? — мотнул головой в его сторону. — Вот поп наш одного помощника уже обещает.
— А ты не смейся, не греши, — строго сказала Арина и перекрестилась на образ. — Помолись лучше ему, Милостивцу. Он всем русским людям помочь дает.
— В бедах — хранителю, из погибели — вызволителю, заблудших — водителю, супостатов — смирителю, болящих — целителю, воинов — защитителю, праведных — покровителю, грешных — на путь спасения наставителю… — теперь уже не пел, а частил говорком старый священник и потом снова возгласил по-церковному: — И всея Русской Земли заступнику, хранителю, людям ее милостнику, — стукнул он об пол тяжелым лысым лбом.
— Слышала? — стал перед Ариной Вьюга. — Грешных на путь спасения наставителю. Заблудшихся — водителю. Аккурат в самую точку попал. Блудил я, почитай всю мою жизнь блудил, а он, Милостник, меня вел и с блудных троп повернул. Только, надо думать, не моими, а Осиповыми молитвами вывел. Погибал я — сам не знаю, сколько разов на краю смерти стоял! Опять же, он меня вызволял. А к чему это? Ты раскинь умом, для какой надобности он мне содействовал?
— Где мне знать это, Ваня.
— То-то! Ум твой бабий, куцый. Значит, молчи и меня слушай. В другой раз я тебе того не скажу. Грешных на путь наставителю — слышала? Опять же, в самую точку. Чего я в жизни моей не напаскудил? Обмерить того невозможно. Одних слез сиротских через мое паскудство, может целая река пролита. А братьям своим, мужикам русским, какую муку я причинял?
— Кто не грешен, Ваня.
— Грех греху рознь. Теперь же, я так полагаю, должен я за муку, мною причиненную, от мук будущих братьев моих оберечь, поскольку сил моих есть. Вот тут опять он — на путь наставитель…
Вьюга прошелся по комнате, постоял перед лампадкой, вглядываясь в едва различимые в ее трепетном свете черты Чудотворца на темном образе, и снова стал перед Ариной.
— Остаюсь я, Арина. Тут всему моему пути завершение. Только не так, как в Масловке оставался. Сробел я тогда — бес попутал жизню свою сберечь, ее поганую. Теперь нет. Где стал, там и наставление выполню. Там и лягу.
— Блажен душу свою за други положивший… — донеслось из-под лампады.
— Чуешь? — прислушался сам к тихому голосу отца Ивана Вьюга. — Он, поп, в обнаковенной жизни психует, а что от Писания, так правильно выговаривает, видно, память ему не отшибло. Изничтожу, сколь могу, кровососов, — облегчу тем русских людей.
— Да они-то, Ваня, кровососы-то, ведь тоже русские люди? Опять же, братья?