— Ничего, ничего мне бросать не жалко. Всё это мизерное, нищенское. Халтура советская проклятая! Всё к черту! А вот ее захвачу, в чемодан суну, — сняла она с голой стены репродукцию «Царевны-Лебеди» Врубеля, Бог знает как попавшую сюда. — Пусть плывет с нами, она ведь не советская, своя, родная.
Ровно в шесть утра перед окнами заворчал большой военный автомобиль. Вышедший к нему Брянцев заглянул в кабину и увидел сидевшего рядом с шофером Шольте.
— И вы, Эрнест Теодорович? Вы же предполагали уехать лишь завтра, на авто?
— Я только провожаю, — протянул ему руку в серой заношенной перчатке немец.
— Нам придется заехать еще за доктором Дашкевичем. Вчера его дочь приходила и просила об этом.
— Прекрасно. Но ведь он не хотел, кажется, уезжать? У старика немножко, кажется, не в порядке вот здесь, — покрутил пальцем перед своим лбом Шольте.
— Теперь захотел. Ну, нам грузиться недолго, — закинул на верх машины вынесенный Ольгой чемодан Брянцев. Ящик оказался тяжелее, и пришлось прибегнуть к помощи шофера. Вслед за ним соколом взлетел мешок.
— Там тарелки! — всплеснула руками Ольгунка. Мешок в ответ жалобно звякнул.
— К счастью, — улыбнулся Брянцев.
— К черту и тарелки! — махнула рукой Ольга. — Поехали, — влезла она в кабину.
— И это всё? — удивленно спросил доктор Шольте.
— Omnia mea mecum porto, — ответил формулой Диогена Брянцев.
— Хорошо было этому Диогену в своей Элладе голым в бочке сидеть, а вот сюда бы его! Не то бы заговорил, — пожималась в своем драповом пальто Ольга.
Все ставни дома доктора Дашкевича были открыты и все окна светились. Увидев входившего Брянцева, докторша жалобно заклохотала:
— Уже ехать? А у меня ничего еще не готово. Как же это? Хоть полчасика бы подождать.
— Не будет же поезд из-за нас задерживаться. Едем, едем, едем, — нервничала похудевшая за ночь Мира.
— Едем, конечно, едем. Тебе, матушка, волю дать, так ты весь дом за собой потянешь, — ворчал и топтался, мешая старушке, доктор со сбитым набок бинтом на лбу. — Поможете нам, Всеволод Сергеевич? Ах, как это ужасно! — хватался старик за голову, все выше сдвигая повязку.
Помощи Брянцева оказалось недостаточно. Он позвал шофера и с ним вместе вытянул три тяжелых сундука с докторским добром. Но поднять их на верх машины они не смогли. Помогли два проходивших немецких солдата. За сундуками беспрерывным потоком хлынули чемоданы, корзины, баулы…
— Кухонную посудуто я еще не сложила, — кудахтала в дверях докторша, — как же ее, нельзя же бросить?
— В кабину ее, навалом! Время, время! Времени терять нельзя, Анна Семеновна! — нервничал теперь и Брянцев.
Сковородки, кастрюли, сотейники таскали все, даже доктор, пока его не усадили самого в глубь кабины и не засыпали выше колен той же посудой.
Машина фыркнула. Докторша, плача, крестила покидаемый домик.
— Тридцать один годик в нем прожили! Тридцать один. Мирочка в нем родилась, — хныкала она. — Заперетьто, запереть его позабыла! Скажите шоферу, чтобы он на минутку вернулся! — упрашивала она Брянцева.
— Ну, что ж, неужели думаете, что большевики к нему ключей не подберут? — жестко ответил тот.
Старушка притихла и, сдерживая слезы, поглаживала рукав Мирочки.
— А твое приданое, доченька, в сундуках, — шепнула она ей на ухо.
Когда проезжали мимо станции, доктор Шольте указал Брянцеву на четыре стройно тянувшихся к ее дверям очереди отъезжающих. Между ними медленно и самоуверенно ходил немецкий патруль.
— Смотрите, как население уже привыкло к порядку, — сказал он.
— Погодите, это входных дверей еще не открыли, а вот когда их отопрут, — тогда посмотрим, какой будет порядок, и сможет ли поддерживать его ваш ефрейтор, — ответил Брянцев.
Типографские вагоны были ночью переведены на другой путь, но Шольте их быстро разыскал и привел с собой оттуда двух молодых цинкографов. С ними прибежала и Женя.
От автомашины к вагонам потянулось целое шествие.
Впереди энергично шагала Женя с торчащей из-под мышки, как рыцарское копье, половой щеткой, за ней Шольте вежливо поддерживал под руку цеплявшего ногами за шпалы доктора, далее Брянцев с двумя перекинутыми на ремне чемоданами — своим и докторским, — а за ним стайкой докторша, Ольга и Мира, брезгливо держащая за ручки кастрюлю и лохань. Она старалась отставить их подальше, чтобы не испачкать своей шубки. В конце шествия цинкографы с трудом волокли тяжелый старинный, окованный жестяными полосами сундук Им очень хотелось «выразиться» по адресу его владельцев, но боялись шедшего впереди начальства.