Дальше, по три в ряд, ехали разномастные, разнокалиберные всадники в кожухах, в бушлатах, в шинелях. Одни из них были на седлах, другие сидели на подвязанных к спинам лошадей мешках или просто на подкинутых тряпках. Но винтовки были у всех. Шашка же только у Середы.
— А знамя, знамя трехцветное, наше, русское! — как девочка, захлопала в ладоши Ольгунка.
— Не знамя, а значок, да и того Середе не полагается, — поправил ее муж.
— Всё равно русское.
— И не русское. Видишь, полосы идут поперек.
— Всё равно, цвета те же. Я ему перешью, когда встречусь, — не сдавалась Ольга.
— Миша! Миша! — вдруг радостно закричала Мира. — Вон он едет, я вижу!
Ольга торопливо потерла рукавом запотевшее оконное стекло, но стало видно еще хуже. Она задергала опускные ремни, рама поползла вниз и провалилась с глухим стуком.
В духоту вагона, вместе со свежим морозным ветром, влился мотив прорвавшейся сквозь шум поезда песни.
Миша ехал с песенниками, в первой тройке. Седла под ним не было, но через плечо висел короткий кавалерийский карабин.
— Миша, Миша, Мишенька! — махала платком Ольга, но он не видел.
— донесся выделившийся из хора его звонкий голос.
— Удивительно! Поразительно! Необычайно! — восклицал Пошел-Вон. — Изменение одного слова, только одного слова, влечет за собой диаметральную перемену всей политической программы и даже более того — всего мировоззрения.
— повторил, как припев, хор.
— Сбережет? — тихо прошептала Ольга на ухо Мирочке, обняв ее?
— Сбережет, — громко и уверенно ответила девушка.