Тот и сам понимал, знал, что идти к немцам надо именно ему, а не кому другому. Это логично: он один говорит здесь по-немецки, он сможет тактично вести себя с оккупантами. Но нелогично было то, что он сам ощущал себя не только центром, но главой этой кучки жмущихся к нему людей, придавленных неизвестностью твоего «завтра» и даже своего «сегодня». Он ощущал и то, что за это «сегодня» и «завтра» этих людей несет ответственность именно он, Брянцев, укрывавшийся в садовом шалаше, «подозрительный и ненадежный в политическом отношении» доцент советского вуза, а в далеком, заваленном тусклыми серыми годами, прошлом еще более «подозрительный» для советских людей золотопогонник, «закамуфлированный враг народа».
Он ответственен.
За кого? За этот советский народ? За подозрительно, опасливо косившихся на него мужиков? За этих подглядывавших за ним визгливых вороватых бранчливых баб? За грязных, сопатых ребятишек? Он ответственен? Всеволод Брянцев?
Вот тут тонкий мостик логики обрывался. Ее ясность терялась в каком-то сумбуре глухих, напиравших на него снизу сил. Именно снизу ощущал Брянцев их грузный, стихийный, непреодолимо нарастающий напор. Снизу. От земли. Это он стряхнул его с крылечка конторы, он понес его на себе, укрепил его поступь и гулко, одобрительно отзывался на каждый его шаг:
— Ты должен! Ты должен! Ты должен!
— Молотилка! Молотилка! Куда ты, гад, сатаненок, — донесся до него придавленный шип, — вертай назад! Сейчас он с пулемета резанет!
Брянцев оглянулся. За ним вприпрыжку бежал голоногий Молотилка, и вся его густо разрисованная темным соком тутовника морда горела таким жадным предвкушением чего-то нового, невероятно интересного и заманчивого, что совсем несозвучная моменту улыбка шевельнула губы Брянцева. Он успокаивающе махнул бабам и взял мальчишку за протянутую к нему руку. На душе разом стало светло, даже весело, и окрепшие ноги четко, по-молодому, по-строевому сами зашагали к патрулю.
— Добро пожаловать, — сказал он по-немецки выдвинувшемуся к нему долговязому и, заметив белые шнурки погон на его плечах, добавил: — господин офицер.
— Ах, вы говорите по-немецки? — радостно удивился немец. — Как это приятно. Где вы научились? — протянул он Брянцеву руку и тотчас полез в карман за сигаретами.
— В гимназии, — пожал плечами Брянцев и про себя добавил:
«Думаешь, одни свинопасы в России?»
— Вы, вероятно, здешний школьный учитель? Но об этом потом, а сейчас, — вы разбираетесь в карте? — перебил он сам себя и взялся за планшет рукой, в которой был красненький пакетик сигарет. — Ах, да, вы курите?
«Четко ведет разведку, — мысленно оценил немца Брянцев, взяв предложенную сигарету, — пользоваться опросом населения, устанавливая с ним дружеские отношения. Наверное, и у них такая же инструкция. Ну, ладно, что дальше будет».
— Мы, приблизительно, здесь в этом квадрате, — нажимал немец на карту твердым, сухим пальцем, — но ваше селение, очевидно, не обозначено. Где оно? Покажите. Как оно называется?
— Карта устарела. Это, очевидно, копия нашей русской двухверстки, то есть съемки, сделанной до 1914 года, — медленно, примеряя в уме формы сложных глагольных времен, ответил Брянцев и сам удивился: не забыл всё-таки языка. А ведь тридцать пять лет ни одного слова на нем не сказал.
— Мы здесь, — подвинул он палец немца своим, — здесь, где расходятся две дороги. У вас обозначены только деревья, строений тогда, вероятно, еще не было.
— А-а-а? Вы знаете и топографию? Вы были офицером? — еще добродушнее заулыбался немец. — Это совсем хорошо. Gans gut… — похлопал он по руке Брянцева.
— Одна идет на Темнолесскую, вот она, — указал Брянцев на левую дорогу развилки. — Вот та. Другая, эта — на Барсуки.
— Скажи, на Невинку, — послышался сзади хрип Середы. — Барсуки — что? Кто их знает, а Новинка — переправа, на нее направление надо взять.
Брянцев оглянулся и увидел позади себя всех наличных мужчин учхоза. За ними кучились женщины и дети, но напирать не решались. Молотилка впереди всех, рядом с Брянцевым, делал осторожные попытки, обогнув немца, пробраться к мотоциклам, но, вероятно, всё же побаивался внеочередного подзатыльника от стоявшей невдалеке матери.
— Вы им закусить предложите и… по рюмочке… — дергал Брянцева за рукав кладовщик. — Это обязательно надо. Литровка у меня найдется. А бабы уж за сметаной, за салом побегли.
— Я тоже жену за медом послал, — дергал его за другой рукав Ян Богданович. — Мед свежий, первокачественный.