Не мудрено, что при таких «показателях», как говорили студенты, «жилплощадь сердца Смолиной оставалась беспризорной», несмотря даже на видное ее положение в институте — секретаря контрольной комиссии, в засекреченном шкафу которого парки наших дней пряли нити студенческих жизней.
— Что это такое, — заявила однажды Смолина на заседании бюро комсомола, — где у нас чуткость, где внимание к человеку, как того требует лично товарищ Сталин? Я, например, нуждаюсь в индивидуальной жизни, — а никакого внимания со стороны организации! Это саботаж, хвостизм, расхлябанность, — перечислила она все социалистические грехи, — коллектив должен обеспечить мне потребности личной жизни!
— Принять к сведению заявление товарища Смолиной, не занося его в протокол, — изрек в ответ ей Плотников, вероятно, самую умную за всю его жизнь фразу.
Но приняли к сведению это требование Смолиной сами студенты и «реализировали» его, когда к этому представился подходящий случай.
Шла очередная чистка института. Третьекурсник-биолог, Коля Виноградов, по всем признакам должен был стать первой ее жертвой. Он был разоблачен, и грехи были тяжкие. Скрыл, что отец его священник, расстрелянный в первые годы революции, утаил, что старший брат участвовал в белом движении и эмигрировал и, что тяжелее всего, письмо этого брата было перехвачено и хранилось в секретном шкафу Смолиной, о чем одному ему ведомыми путями ухитрился разузнать Таска. Он же на тайном совещании близких друзей Виноградова подал совет:
— Одна лишь возможность спастись тебе, Колька. Один только способ есть дотянуть до диплома.
— Какой? — безнадежно спросил Виноградов.
— Огулять Смолину. «Личной жизнью» ее обеспечить.
— Ох, трудно. — вздохнул Коля.
— Знаю, браток, что трудно. А ты крепись, нажимай. Нет таких крепостей, которые… По партийному действуй. Перестрадаешь один только годик, а там получишь диплом и стрёмь куда-нибудь подальше, чтобы она тебя не нашла. Потрудись годешник и на всю жизнь себя обеспечишь.
— Не знаю, как это… — слабо протестовал Коля. — Сразу так нельзя. В кино ее, стерву, всё-таки надо сводить, а у меня и на вход монеты нет.
— Это соберем! Хоть на три сеанса! Может, даже и на ситро найдется, — бодро решил бывший сам на подозрении в кулачном родстве словесник Самойленко. — Выворачивай карманы, ребята! Внеочередной сбор в пользу Мопра особого назначения!
Несколько затертых желтых рублевых бумажек перекочевали в карман Виноградова, и вечером того же дня он со Смолиной смотрел «Веселых ребят» в кино «Красный октябрь».
Чистка прошла для него благополучно.
— Товарища Виноградова мы все знаем. О нем и говорить нечего, — безапелляционно заявила на общем собрании сидевшая в президиуме Смолина. Ей никто не возражал.
А дальше?
— Давлюсь, а ем… — сумрачно отвечал Коля на нескромно-шутливые вопросы приятелей. — Еще на три месяца этого рациона осталось. А там государственные и диплом.
— Крепись, брат, крепись, — сочувствовали друзья.
Когда Мишка и Таска, взбежав по замусоренной лестнице, влетели в самую большую — на 15 человек — комнату общежития, Плотников и Смолина были там. Она поджаривала на коптящем примусе что-то вроде пышек, а он глубокомысленно молчал, насупив белесые, клочковатые брови. Вокруг сидело и лежало на деревянных топчанах еще пять-шесть студентов.
— Таска! — разом выкликнуло несколько голосов. — Внимание, товарищи радиослушатели, начинаем передачу последних известий!
— Ну, сыпь без задержки!
— А что это у вас на примусе? — деловито осведомился тот.
— Мука, где сперли? На мельнице?
— На черта в такую даль таскаться? Сегодня, товарищ дорогой, по всему городу выдача без карточек. Успевай только. Гляди, даже на масле!
— Значит, жрем. Выношу одобрение выполнению плана работ и премирую ударников снабжения радиоприемниками. Итак, по порядку. Первое, в городе организована новая власть. Бургомистром назначен Красницкий…
— Имею вопрос, — веско прервал трескотню Таски Плотников, — какой Красницкий? С канала?
— Он самый, с руками, с ногами и даже с орденом трудового красного знамени.
— Кандидат партии, облаченный полным ее доверием? Тот?