Вьюга долго молчал, раздумывал, уткнув подбородок в ладони опертых о стол рук, потом медленно, нехотя встал, брякнул увесисто:
— Так и сделаем, — словно вязанку дров с плеча скинул, и зашарил глазами в наползших со двора сумерках. Чего искал — не нашел.
— У тебя, Андрей Иванович, икон не водится?
— У жены в сундуке имеются. А на стенке они ни к чему.
— Тебе, пожалуй, что и так, ни к чему. Ты ведь сам говоришь: безгрешный. Ну, а другому кому, кто погрешнее, тому требуются.
— А требуются, пускай сам себе и заводит. Мне к тому никакого касательства нет. Уходишь, Иван Евстигнеич? Как раз время: свечерело, без видимости и до запретного часа в город поспеешь.
ГЛАВА 19
После ушедшего со своей дивизией фон-Мейера на месте цензора сменилось несколько офицеров. С неделю гранки просматривал какой-то остзейский барон, сам сильно побаивавшимся настоящих «рейхсдейтч» и не очень им симпатизировавший. Его сменил редактор фронтовой немецкой газеты, до войны профессиональный журналист. По-русски он не понимал и требовал от переводчицы краткого конспективного изложения статей. Переводчица, учительница одной из городских школ, московская немка, путалась в военных и в политических терминах, краснела, терялась и порола чепуху. Немец возмущенно орал — дело шло еще хуже. Брянцев попытался придти к ней на помощь и предложил свои услуги, но немец резко отказался, не скрывая своего недоверия к нему. К счастью, он сам тяготился этой нудной, безалаберной работой и при первой возможности свалил ее на другого, случайно подвернувшегося офицера. Тот тоже не знал по-русски ни слова, но обладал прекрасным мягким характером и идеалистической настроенностью, хоть самому Вертеру впору.
— Все в порядке? — спрашивал он Брянцева, принимая от него еще сырой, пахнущий типографской краской лист сверстанной полосы.
— Конечно, в порядке, герр Нюренберг, — отвечал тот, — не враг же я самому себе.
Герр Нюренберг тотчас же ставил на полосе свою размашистую подпись и с приятной улыбкой возвращал ее Брянцеву. Единственным, что занимало его, были заголовки первой страницы. Смотря на них, он всегда впадал в творческий экстаз, выдумывал трескучий, барабанный подзаголовок сводки и требовал, чтобы его набрали самым черным, самым жирным шрифтом. Брянцев морщился, метранпаж ругался — приходилось переверстывать всю первую полосу, а то и часть второй. Но скоро нашли выход из этого положения: заголовок к сводке верстали «с воздухом», оставляя закамуфлированное место для творческих порывов герра Нюренберга. Это была выдумка метранпажа — старого, опытного газетного наборщика и еще более старого и более опытного пьяницы. Не зная по-немецки ни одного слова и не прибегая к помощи переводчицы, он ухитрился выпросить у Нюренберга рацион в бутылку шнапса к верстке каждого номера — три раза в неделю.
— Ничего, хороший немец, — говорил он, получая от фельдфебеля аккуратно выдаваемый гонорар, — только все-таки дурак. Разве это заголовки? Вот Пастухов был редактор, так тот действительно заголовки давал боевые! — при этом старый метранпаж обязательно рассказывал одни и те же типографские анекдоты о знаменитых «с солью и с перчиком» заголовках редактора «Московского листка» Пастухова.
Но не только метранпаж хранил хорошее воспоминание о герр Нюренберге и его кратковременном пребывании в редакции. Уборщица Дуся со слезами рассказывала:
— Заболел мой Федюшка, понесла его в амбулаторию. Там говорят: скарлатина. Не принимают в больницу, детское отделение под раненых пошло. Доктор Шульц советует: одно самое главное средство против этой болезни — стрепо… и не выговорю даже, он на бумажке написал. Он говорит: «Ты у немцев работаешь, вот у них и попроси, у них есть, а у нас нету». А как просить — сама не знаю, да и боязно. Только само собой получилось. Убираю я Нюренбергов кабинет, он приходит и видит — у меня рожа наплаканная. Сейчас через переводчицу спрашивает, почему это? Та ему все разъяснила. Он ни слова не говорит, только по плечу меня хлопает, надевает шинель и ходу. А через полчаса ко мне в комнату сам является. Мало того, что лекарство принес, еще своего пайкового масла порцию, в бумажку завернутую, дает и на мальчика моего показывает! Хороший человек, дай ему Бог доброго здоровья! Ожил мой Федюшка!