Вошел он молодцевато, самоуверенно постукивая новыми щегольскими сапогами, неторопливо оббил с них у порога прилипший снег и, повернувшись к сидевшим за столом, отчетливо, свободным движением руки отдал им честь по русскому образцу. Потом так же неторопливо поздравил с новосельем Арину и, сняв фуражку, подошел под благословение к неподвижному в своем углу старому священнику.
— Не поймет, чего просите. Совсем как малое дитя стал. Ложку возьмет, а до рта донести забывает, — тихо говорила, идя за гостем, Арина. — Благословите его, отец Иван. Он — человек хороший.
По волнам сивой бороды прошел какой-то трепет, тусклые глаза старика осветились, он поднял руку и начертал ею в воздухе крест.
— Во имя Отца, Сына и Святого Духа. Прости тебе Господи кровь пролитую.
— Провидит, — со страхом шептала побледневшая Арина. — Предрекает вам, Петр Антонович, храни вас Господь.
За столом притихли. Андрей Иванович перекрестился, за ним Вьюга и Мишка.
На лице принявшего благословение, истово поцеловавшего высохшую старческую руку Петра Антоновича, когда он повернулся к столу, играла подчеркнуто беспечная улыбка.
— Что примолкли, господа офицеры? Словечка, одного только словечка испугались? А когда вы саму ее, милочку, увидите, тогда что?
— Не оробеем, господин директор, виноват, господин есаул, — злобно отпарировал Броницын.
Пришедшего знали все, кроме Кудинова. Он был заметной фигурой в городе. Петр Антонович Степанов появился в нем лет шесть назад, работал сначала учителем математики, потом быстро выдвинулся в директора школы десятилетки, прекрасно поставил ее и за год до начала войны был назначен директором нового ремесленного училища с интернатом, очередного «модного» мероприятия правительства. Здесь он тоже имел успех. Обком хвастливо щеголял достижениями Степанова перед приезжавшими из Москвы знатными партийцами.
Всех удивляло то, что Степанов, делая уверенно и, как казалось, легко блестящую советскую карьеру, оставался беспартийным. Болтали об этом много и, конечно, подозревали тайную связь его с НКВД. Некоторые из педагогической среды побаивались работать под его рукою, но большинство шло к нему охотно: он умел обеспечить работников жизненными благами, в силу чего отбирал себе лучших, а на шепоты вокруг себя не обращал никакого внимания.
— Издыхающие раки в ведре тоже «шепчутся», и когда «перешепнутся» — дохнут. Те, кто этого себе желают, шепчитесь, а кто хочет жить, — работайте. Хорошие работники необходимы самой партии. Смею считать себя в их числе. Дальнейшее комментариев не требует.
Ученики ремесленного училища были выведены из города пешком утром, в день его сдачи. Ребят конвоировали энкаведисты и, по так и не узнанной причине, перестреляли их большую часть из пулеметов, отойдя всего километров двадцать от города.
Но Степанова с ними не было. В эту ночь он с женою исчез, чтобы вечером того же дня появиться в немецкой комендатуре и предложить там свою службу.
Теперь городская интеллигенция была поражена его новым обличием: энергичный и деятельный советский активист Степанов оказался кадровым есаулом Уральского казачьего войска, уцелевшим при разгроме Дутова, годы скрывавшимся у киргизов в песках, и возвратившимся в советский мир под своей настоящей фамилией. В немецкую комендатуру Степанов представил свой послужной список царской армии и несколько других, подтверждающих документов. Там, конечно, за него схватились и назначили начальником полиции первого городского района.
Снова зашептали:
— Засланный…
Некоторые завистливо восклицали:
— Вот это так ловкач! Как завернул?!
Степанов же и здесь, на новом месте, показал себя образцовым организатором и был на лучшем счету у немцев.
— Нет, робеете, господа студенты, теперь уже робеете, — твердо, но не запальчиво продолжал Степанов, — почему у меня в полиции ни одного вашего нет? Ведь голодаете, побираетесь, а я хороший паек даю, в столовой сытно кормлю, обмундирование новое, студентам исхитрился бы и еще чего добавить. Мне нужны дельные интеллигенты. Учитесь у немцев: у них доктора философии полицейскими инспекторами служат. А вы не только что крови, но и неизбежной в нашей работе грязи боитесь. Эх, вы, интеллигентные белоручки!
— Виселица на базаре, вот что нас отталкивает. Операции эти ведь русская полиция обслуживает, — ворчал Таска.
— За три месяца на ней повисло только двое: один вырезал семью в шесть человек, считая детей, другой ограбил и изнасиловал, — постукивал каблуками, усевшись на ящике, Степанов. — Стоило? На мой взгляд, стоило. Жаль только, что мало. Немцы не дают, а я бы еще десятков пять из сидящих у нас под замком вздернул. Кстати, вот тебе, дядя Ваня, подарочек на новоселье, — вынул Степанов из кармана шинели два пистолета, — при каждом две обоймы. Но патронов мало, всего один коробок. С пистолетами плохо — немцы сами расхватывают, зато винтовок у меня сейчас сколько хочешь! Автоматы и гранаты тоже есть. Получили два грузовика трофеев из-под Грозного. Завались теперь этим добром. Присылай сегодня же к складу своих ребят, как стемнеет, — сколько хочешь выдам. И сопровождающего по городу дам.