— «Смелость города берет», — прочел Миша и подумал: «К чему это она мне дала?»
— «В уборе куколки невидном таится яркий мотылек», — прочла Мирочка, взглянула на Мишку и вздернула носиком: — Подумаешь! Мотылек тоже…
Мише посчастливилось. На первой же карточке он нашел подходящее к его настроению двустишие:
— Астра! — передал он листок Мирочке.
Девушка прочла, улыбнулась и, перебрав несколько листков, бросила один из них на колени студента:
— Ромашка!
— «Надеяться никто не запрещает», — прочел Мишка, разом просиял и торопливо забегал глазами по карточкам. Иногда он отрывался от них и упирался взором в потолок.
— Я помню день… Не то… Любви все возрасты покорны… Совсем не годится, — шептали его губы. — Вот оно! Роза!
«Я вас люблю. Чего же боле, Что я могу еще сказать» прочла Мирочка и собрала носик в морщинки.
— Неверно. У Пушкина не так. Там — я вам пишу… — сказала она, покраснев.
— Зато здесь крепче. Яснее, — тоже залившись густым румянцем, ответил Миша, — и еще вот вам резеду.
Мирочка поджала губки, собрала карточки с колен и встала.
— Ответ получает тот, кто умеет его заслужить, — наставительно, как старшая младшему, сказала она растерявшемуся Мише. Пора, Ольга Алексеевна, а то мама будет беспокоиться. Большое спасибо за книги! До свидания.
Ольга вышла проводить Миру до двери, Миша один столпообразно торчал среди комнаты.
«И не попрощалась даже… Неужели обиделась? Говорит, заслужить надо. Всей душой бы рад, да как это сделать?»
ГЛАВА 31
В один из первых дней нового, 1943, года после обычного утреннего делового разговора доктор Шольте протянул Брянцеву замызганный, смятый листок бумаги.
— Взгляните на это и скажите ваше мнение.
На вырванном из ученической тетрадки листке разборчиво, но корявым почерком полуграмотного человека было написано обращение к населению. Подпись — городской комитет ВКП(б).
Этот комитет сообщал о переломе в ходе войны, достигнутом благодаря гениальному руководству товарища Сталина, о полном поражении зарвавшихся фашистских бандитов на южном участке фронта, об их паническом бегстве под победоносными ударами советской армии. Он призывал всех советских граждан к сопротивлению интервентам, к партизанской борьбе, к диверсиям; клеймил изменников, врагов родины и народа, угрожал им неизбежной карой. Привычный к правке ученических тетрадей глаз Брянцева механически отметил грубые орфографические ошибки и полное отсутствие знаков препинания, кроме точек. Стиль обращения был трафаретен, словно всё оно полностью было списано со страниц советской газеты. Чем-то затхлым, промозглым пахнуло на Брянцева, и он брезгливо бросил листок на стол.
— И много таких листовок разбросано по городу? — спросил он Шольте.
— Они были расклеены на стенах сегодня ночью. Немного. Обнаружено лишь около десяти.
— Действительно маловато на город со стотысячным населением. Слаб видно этот городской комитет ВКП(б). Смотрите, герр доктор, — взял снова Брянцев листок обращения, — во-первых, написано от руки на листке из тетрадки. Значит, нет даже пишущей машинки и какого-нибудь портативного гектографа. Второе, — множество орфографических ошибок, полная безграмотность — следовательно, нет и грамотного человека в этой подпольной организации, который должен был бы выправить текст. Кустарщина! Выдохлась советская пропаганда.
— Вот все это вы и дадите в комментарии к этой листовке, которую мы напечатаем на первой полосе очередного номера. Полностью! Даже лучше не набором, а факсимиле.
Брянцев откинулся в кресле и с удивлением посмотрел на Шольте. Тот улыбался.
— Именно таким жестом мы подтвердим, подчеркнем слабость врага и нашу силу, наше пренебрежение к его диверсионным попыткам, которых мы не боимся.
— Но одновременно подтвердим и слухи о поражении германской армии на южном фронте? — возразил Брянцев.
— Ну, никакого поражения нет, — казенно улыбнулся Шольте. — Слухи всегда преувеличены. Есть некоторая неудача атаки Сталинграда нашей шестой армией. В ходе всей войны это не играет большой роли. Стратегический отход на более выгодные позиции. Мы опровергнем преувеличения слухов тем самым, что напечатаем у себя эту листовку.