— Это личное дело Утюжного, Шерлок Холмс ты кудринский! Ведь не украл — одолжился. С Пеей — лады у него. За часы, которые от чиха по щелям разлетелись, он с ней давно расплатился. Мне этот факт известен.
— И все ж таки…
— Вредно, однако, тебе детективы читать! Возня в мозгах от них у тебя происходит! Не обижайся только — опять пошутил..
— Хорошо, что ты поясняешь, где шутишь, а где — всерьез, — не остался в долгу Володя Рульмастер. Детективы я очень люблю.
— И версии строить. Ну, мне это по долгу службы положено, а ты-то чего? Брось шариться по темным углам, не дурмань себе голову. Что, снова ты о пропавших мехах? Так закрыли мы это темное дело. Прокурор Демешин продлял, продлял, а потом… Не поймали сразу кота за хвост — виноваты.
— Зря ты так, лейтенант, зря. Я старый уже человек, а у меня к этому «меховому делу» ни пыла, ни интереса не пропадает. Надо искать. Ищи, говорят, и обрящешь.
— Это уж что-то евангельское!
— Точно!
— Ну ладно. Ты думай, соображай, раз тебе интересно. Пытливость — полезная штука. Она не мешает даже и в пенсионном возрасте.
— Обижаешь, начальник.
— Нет, я серьезно! Смотри, примечай. А что новенького приметишь — скажешь мне. А сейчас извини. Бегу. Некогда…
Володя Рульмастер понял, что участковый его и на этот раз не принял всерьез. Даже открыто над ним посмеялся. Постояв у обочины и поулыбавшись своим затаенным мыслям, бывший кочегар вскочил в седло веломашины и, присутулившись, порулил прямиком к собственному дому.
Пею-Хомячиху Володя Рульмастер называл за глаза то «шаманной старухой», то «гадалкой», «загребалкой». Никто в Кудрине не греб так, как она. Даже Утюжный, снискавший себе после приезда сюда мнение жадного, корыстно расчетливого человека, не мог с ней идти ни в какое сравнение. Да и капитала у него не было, таких денег огромных, как у Хомячихи. Да и пил он, гулял, женщин красивых заманивал, возил их, катал, ублажал. А это — расходы, распыл: с таким расточительством тысячи не накопишь. Но стремление к богатству у Утюжного явно прорезывалось. Последние годы он тоже стал много держать скота, свиней откармливал. Одним словом, начал копить.
Володя Рульмастер за ним стал приглядывать: куда пошел, куда поехал, что привез, что отвез.
Но настоящий негласный надзор установил он за хатой Хомячихи. В течение недели он регулярно ездил мимо ограды ее, косился из-под очков на окна и двор, видел Пею растрепанной, выгоняющей поутру корову и впускающей ее вечером. Пея бегала с чугунами и ведрами, тазами и чашками. Днем, когда корова паслась, на ее попечении оставался большой кабан, которого она готовилась заколоть поближе к зиме. Кабанов Пея откармливала ежегодно, доводила их до такой степени сытости к моменту убоя, что они у нее стоять не могли, а только сидели — задышливые, обожравшиеся, настоящие бочки голимого сала. Свининой она торговала так же бойко, как и молоком, сдергивая с нуждающихся по пяти рублей за килограмм. И боже избавь, чтобы она отпустила дешевле! Дед Крымов, поражаясь скупости Пеи, как-то изрек:
— Сытая свинья, а все жрет. Богатая старуха, а все копит!
Но Хомячиха обладала еще одним отличительным свойством: ее не касались эти суды-пересуды, она не желала замечать, кто, что и где о ней говорит, являла собой пример глухоты, безразличия к общественному мнению. Может, в душе-то она и корчилась, содрогалась, однако виду не подавала. А на недуги — жаловалась, искала в людях сочувствия. Но жалобы, стоны ее все больше доходили до Винадоры: та терпеливо выслушивала, поддакивала и не возражала. С Винадорой у Пеи возникли какие-то отношения, сердобольная старушка заходила к своей скопидомной соседке, а Хомячиха к ней — никогда. Старик Крымов, прослышав о жалобах Пеи на нездоровье, фыркнул в усы и бороду и опять ёмко высказался:
— О свинье говорят в народе, что у нее ничего не болит, а она все стонет. Так и Пеюшка наша…
Володя Рульмастер чувствовал, что старания его зря не пропадут: что-то же должен он вызнать, заметить! И стал примечать, что Хомячиха сделалась больно уж суетливой, в одно место нырнет, в другое, то в магазин, то на базу. А тут — еще интереснее: ходила Пея в аэропорт к Галине Хрисанфовне, узнавала, как сделать ей бронь на самолет через Новосибирск, Москву до Кишинева. Петровина об этом Володя не оповещал, боялся, что тот опять скажет: ну и чего ты нашел во всем этом криминального? Пея и раньше часто моталась в Молдавию, везла туда коробами разный редкий товар. На этих поездках она и обогащалась, ловкая спекулянтка. За билет с бронью Пея сулила дочке Хрисанфа Мефодьевича привезти с юга плетенку сухого вина.