— Старуха вот все хворает, а меня ржа не берет, — с шутливостью сказал дед Митрий. Мощные кисти рук его ощутимой тяжестью лежали на кромке стола. — А пишут и говорят по телевизору, что в нашем веке бабоньки дольше мужиков живут.
— Факт нынче бесспорный, — заметил Кислов и поджал, покривил губы.
— Без доброй помощницы в хозяйстве трудно, — ответил старик своим мыслям, заботам.
— Да ты везде сам успеваешь, — решил подбодрить дядю племянник. — Вон даже самовар старый находишь время драить! Что ты его, медное пузо, на чердак не забросишь, коль электрический есть?
— О прошлом память храню, — отвечал Митрий Крымов, помаргивая голубенькими глазами. — Чем старше становишься, тем память дороже.
— А я на бронзу и медь без трепета смотреть не могу, честное слово! Когда в водолазах служил — намучился с цветным металлом, — признался Румянцев. — Доставалось на корабле нам чистить разные медные части…
— Все удивляюсь тебе, Николаха. Моряком был, а сам — хрупкий, — прищурился весело старик. — Вон у вас в Рогачеве есть управляющий Чуркин. Не мужик — бык! И он, кажись, тоже в матросах служил.
— Служил, — подтвердил Николай Савельевич.
— Так оно и похоже, — встряхнулся Крымов. — И видом, и силой вышел.
— Откуда ты знаешь, дядя, что Чуркин силой взял? — спросил хитровато Румянцев. — Ты же с ним не боролся.
— Видно сокола по полету. Литой мужик, — стоял на своем Крымов. — А бороться… Молод он для меня. Ему-то и сорока еще нет, а я пень обомшелый.
— Мне, дядя, моя сухопарость на пользу шла, — сказал весело племянник. — Там, под водой-то, толстым воздуха не хватает и в скафандре тесно. Одышка таких-то скоро берет!
Хрисанф Мефодьевич, слушая разговор, не сводил взгляда со столетнего богатырского старика. И Кислов, затаившись как-то, тоже смотрел на деда Митрия. Но вдруг заерзал, опять стал морщиться и спросил:
— Правда ли нет, будто ты, дед, раненого медведя через себя стволами ружья перебросил?
— Был такой грех со мной, — подмигнул Митрий Крымов Хрисанфу Мефодьевичу. — Охотник вон знает, что на медведя идти — не мышь давить… Перекинуть-то я его перекинул, но и стволы у ружья погнул. По сей день жалко. Ружье шибко уж доброе было.
— Тогда не медведь это был, а какая-нибудь росомаха! — посмеялся Кислов.
— Ну и не верь, — посмурнел дед. — Не приневоливаю.
Митрий Крымов отвернулся от Кислова, стал смотреть на племянника и Савушкина.
— Медведя я, значит, ребятки, двумя пулями сильно задел, — заговорил через паузу дед Митрий. — Он на меня и попер! И что же вы думаете? Другого не оставалось, как подхватить его на бегу на стволы и во всю силушку вверх подбросить… Упал он в колодник за моей спиной, а так как был смертельно раненный, то побился, поцарапался там и затих.
— История точная, — горячо подхватил Савушкин. — Я сам погнутые стволы у его ружья видел.
— Я медведей-то на охоте не трогал, — задумался дед. — А тот, перекинутый-то, порешил мою корову и телку. Пришлось поневоле с ним посчитаться. Да и сила еще была прежняя — не боясь шел.
— Да ты и сейчас кого хочешь под микитки возьмешь! — сказал Румянцев. — Он, мужики, сам огород себе пашет, и плуг в его руках кажется не стальным, а как деревянным, что ли. Смотришь, когда он работает, и приходит на ум былинный Микула Селянинович!
— А что тебе — трактор загнать к нему в огород жалко? — спросил Кислов, покалывая глазами Румянцева.
— А я ему сам не велю этого делать, — ответил дед Митрий. — Я дряхлеть не хочу, вот в чем дело! Наш брат, кобылка, еще везет! Вот сено вручную косить трудновато стало. Через силу ломлю. А через силу и конь не прянет. Косилку автоматическую купить собираюсь. Но как достать? А косилки такие есть. Надо бы легкой техникой пособлять мужику, который с землей в ладах, корнями в нее, кормилицу, врос и в город уезжать не стремится.
Кислов рассуждений этих не подхватил, поднялся из-за стола, поглядел на часы.
— За чай — спасибо. А впрочем, дедусь, мог бы ты вот сейчас племянника своего на крышу закинуть?
— Да что ты к нему все притыкаешься, Андрей Демьяныч? — не выдержал Савушкин. — Экий ты… зацепистый человек!
— А кому такой страх нужон? — задал спокойно возрос Крымов, но поглядел косо на въедливого человека. — Ерепениться я не люблю, а за живое меня задеть трудно…
— А закинул бы, дед! — кривил рот начальник райсельхозуправления. — Твой племянник много мне досаждать последнее время стал. — Кислов помедлил, задрал голову, поглядел в потолок. — Коровник у него в Рогачеве старый — тридцатых годов постройка. Ну и что? Можно еще подшаманить и зимовать, но он настырно новый построить хочет. А материалы где? Где фонды? Нету их, и все тут! Но Румянцев без конца тормошит меня, районные и областные власти — требует, допекает. Проходу уже от него нет!