Вот тут-то, помнит Хрисанф Мефодьевич, поднялась пыль. Хозяину зимовья вмешаться пришлось, и нашел он выход самый удобный: пригласил всех на улицу поупражняться в стрельбе из мелкокалиберной винтовки по консервным банкам. Хороший спорт — полезный и отвлекающий.
— День-то какой, ребята! — говорил он ликуя. — Тишина, солнышко льется. Хоть ладонями черпай!
Стреляли по уговору все стоя — с плеча, иногда попадали, чаще мазали, но азарт был у всех, и патроны из пачки убывали быстро.
Страстно, по-майски куковала кукушка. Голос птицы обкатанный, круглый. И так это было приятно и сладко, что Хрисанф Мефодьевич, почти не принимавший участия в милом баловстве, подумал: «Главное в ранней весне — голос кукушки. Только этот голос по-настоящему и замечаешь среди других птиц весной да ранним летом!»
Савушкин выделял кукушку из всех птиц особо, знал ее место в природе, ее пользу как пожирателя страшной гусеницы шелкопряда и по-человечески как-то прощал ей бездомность. Ну что ж, не умеет кукушка гнезда вить, а жить-то надо. Вот и ловчит, как может. Она птица, она глупая. Иному человеку, рвачу и мошеннику, в жизни больше прощается, хотя пользы от него никакой — один урон обществу. К примеру, пройдоха Пронька какой-нибудь или Мотька! Вот-вот, он-то, Мотя Ожогин, как раз и подходит сюда — форменный захребетник, лентяй, алкашник! И ест, и пьет за чужой счет. Давно бы надо заставить его трудиться, а ему все попустительствуют…
Та кукушка куковала тогда где-то за речкой, далеко. Там, где она куковала, цвела черемуха, красными прутьями переплеталась с другими кустами волчья ягода. Там, в молодой зелени тополей и берез, в цветении лиственниц, пели иные птицы, но кукушка была слышнее всех. Откуковав, бездомная птица прилетела прямо к зимовью и уселась на тонкую, не опушенную еще березку. Помолчала, для равновесия подвигала вверх-вниз длинным хвостом и опять начала свою простую песню. И тут Хрисанф Мефодьевич заметил, что Кислов собирается в нее выстрелить.
— Ну, ты это брось, Демьяныч, — проговорил Савушкин и, приложив усилие, взял винтовку из рук Кислова. — Будет, побаловались…
Андрей Демьяныч не спорил с ним, но долго, протяжно глядел своими желтыми глазами на Хрисанфа Мефодьевича.
— Дерьма пожалел, — сказал Кислов. — Бандитка она, не птица. Я бы их всех на чучела переделал.
— А ты за кукушку шелкопрядову гусеницу, косматую и колючую, как проволока, уничтожать будешь? — веско так спросил Савушкин. — Боюсь, не проглотишь — застрянет, подобно ячменному колосу.
— А она, что ли, шелкопряда ест? — спросил Кислов.
— Не знал? Только она и ест. Одна-единственная из всех пернатых. — И Хрисанф Мефодьевич, казалось, остался доволен, что объяснил человеку, просветил вроде…
После этого гости засобирались ехать дальше, в Тигровку, ночевать решили не оставаться. Настаивал на этом Кислов, спорить с ним не стали. Савушкин долго слышал треск подвесного мотора и думал, что они наверняка где-нибудь заночуют в пути, половят сеткою рыбу, сварят уху и опять заведут разговоры о совхозных делах, может, снова поссорятся и помирятся без его, Савушкина, участия. И слава богу! Пусть едут. На душе легче, когда после людского шума остаешься один в окружении леса, полей, птичьего щебета. Радеет душа крестьянина при виде домашних животных. Вот вьется Шарко у ног. Вон Соловый следит за хозяином, косит выпуклым серым глазом. Наелся овса, пощипал молодую осочку и пьет себе из колоды. Красиво смотреть, как с его чутких, мохнатых, мягких губ стекает вода, когда он поднимает голову…
Хрисанф Мефодьевич видел в ту ночь хорошие сны и только наутро, бросив случайный взгляд на винтовку, обнаружил, что она без затвора. Он обыскал углы, обшарил, перетряхнул все шмутки-обутки, лазил под нарами, чихал от пыли. Затвор от малокалиберной винтики точно провалился. И тогда, с тревожно бьющимся сердцем, весь потный, переживая за то, что теперь придется ответ держать в милиции за плохую сохранность нарезного оружия, что его могут обвинить в ротозействе, Хрисанф Мефодьевич вышел на улицу, там еще посовался туда-сюда, ничего не нашел и потом, встав как вкопанный, глядя на чистое утреннее небо, сказал:
— Туча нашла на мою седую голову! Это Кислов смошенничал! Больше некому. Ну что он за человек! Взял и сорвал на мне зло за обиду. Не дал ему по кукушке выстрелить! Правильно, что не дал…