В толпе вновь возник ропот, но большинство, как по команде, обратило свои взоры на мать Янгыл, которая стояла, низко опустив голову. Она знала, что по закону должна первой бросить камень в свою дочь, как бы подавая сигнал всем остальным. Мать стояла, как изваяние, едва владея собой. Её лихорадило от страшного надвигающегося ужаса. Она не могла пошевельнуть даже пальцем. По щекам её катились крупные, горячие слёзы, и губы искривили отчаяние и жалость к своей дочери. Как могла она, родившая в муках это дорогое дитя, подойти и убить его? Это было сверх её сил, хотя отравленное ядом религии сознание сверлило ей мозг: «Если ты не ударишь свою дочь, то не перейти тебе через мост в рай, то упадёшь ты в ад, в геенну с кишащими змеями…»
Молла Ачилды нетерпеливо и с гневом в голосе напомнил, что первый камень — камень матери. Стражники тотчас же подскочили и вытолкали вперёд старую, убитую горем женщину, туда, где сидели Янгыл и Арзы. Мать трясущимися руками омыла лицо и, не выдержав, заплакала в голос:
— Янгыл-джан, дитя моё… Я ли тебя не любила, я ли не качала тебя в колыбели. О, аллах, отврати беду от рук моих! Не заставляй меня убивать собственное дитя!..
Янгыл, рванувшись с места, сделала несколько шагов и упала перед матерью на колени.
— Мама, мамочка… Что же это… За что, мама? Спаси меня! — зарыдала дочь, обхватив руками колени матери и содрогаясь всем телом.
Мать прижала голову дочери к своей груди, и обе забились в неутешном плаче. Этот поступок для моллы Ачилды показался слишком непозволительным, и он, строго оглядев всех присутствующих, словно говоря; «Не слишком ли мы затянули всё это?» — быстро сошёл с возвышения. Но стражники опередили его и грубо оттянули несчастную мать.
Гневно дыша, молла Ачилды принялся ругать её:
— Воистину сказано: грех порождается грехом! Как ты смеешь, негодная, прикасаться к дочери, которая осквернила себя чёрной скверной, впала в греховный блуд, опозорив не только тебя и мужа твоего, но и люден всего нашего аула?! Только наказанием, предначертанным и вынесенным судом нашим праведным, ты можешь, женщина, снять с себя вину за своё грешное дитя! Так выполни же волю аллаха и народа! Не накликай на него беду! Не дай всем впасть в грех! — кази мгновенно поднял с земли камень и вложил его в руку матери. — Ты первой должна ударить блудницу! Ну, бей же, исчадье ада, или я прокляну тебя как вероотступницу! Бей, пока не поздно или гореть тебе в аду в геенне огненной… Бей! — кази выкрикивал всё это, вращая страшными, как у удава, глазами, словно гипнотизировал ум и волю женщины.
Бедная мать, дико вскрикнув, вдруг бросила камень в свою дочь.
Янгыл отшатнулась, хватаясь руками за воздух, и её лицо тотчас же залилось кровью…
— Бей ещё, бей, — приказывал кази матери, но женщина уже не могла этого повторить, увидев кровь на лице дочери. Она, точно сумасшедшая, ринулась в толпу и вопли её утонули в сотнях возбуждённых голосов.
Люди все одинаковы, по их разнят силы религии, силы страха перед всевышним. Трусы всегда в таких случаях становятся злодеями. Янгыл, не найдя защиты у матери, шатаясь, словно пьяная, с залитыми кровью глазами, направилась к стоявшим полукругом женщинам. Все они ей были знакомы. Ещё недавно встречались у колодца, обменивались своими печалями и радостями, ругали правителей и служителей духовенства. Но теперь некоторые из них, глядя на кази, как заворожённые, спешили выполнить его гнусную волю. Одна из женщин, явно для того, чтобы показать свою чистоту перед богом и мужем, подняла с земли камень и, решительно подойдя к Янгыл, ударила её в грудь.
Янгыл опустилась на колени, моля о пощаде, и, возможно, нашлись бы такие, кто мог сказать хватит, но откуда-то вынырнула Гызлархан-Шетте с перекошенным от злобы лицом и закричала, переполняясь злорадным гневом:
— Бейте потаскуху, люди! Бейте, чего стоите! Каждый, кто бросит в эту блудницу камень, заслужит всепрощение аллаха, — и Гызлархан-Шетте, нагнувшись и схватив большой камень, с злобной силой бросила его в Янгыл. Несколько женщин, заражаясь изуверством, также начали бросать камни в Янгыл. Янгыл не устояла и, вскрикнув, упала наземь, обнимая землю руками. Но вновь она собрала остатки сил, встала, и шатаясь, пошла к сидящим яшули. Из них никто не бросил в неё камня, но и никто не сказал слова в её защиту. Напрасно Янгыл молила о пощаде — старики молчали, покашливая в бороды, и отворачивали от неё лица.
Поняв, что ждать помощи неоткуда, она будто обрела новые силы: перевела дух, оглядела всех вокруг, и её большие печальные глаза отразили последнюю мольбу о пощаде. В них отразилось сильное, нечеловеческое желание жить, жить во что бы то ни стало и быть счастливой. Теряя окончательно силы, она отыскала взглядом сидящего Арзы и в отчаянии крикнула: