— Ты сейчас поедешь к Такахаси?
Это был последний наш разговор, тогда я еще была счастливой и круглой, как шар.
— Да. Только домой заскочу. Давно мы все вместе не собирались.
— Передавай привет. Только вы соберетесь мужской компанией и будете болтать сплошные непристойности, — сказала я.
— А как же. Что, нельзя? — засмеялся Хитоси.
Мы целый день развлекались, были слегка навеселе и шли по улице в приподнятом настроении. Роскошное звездное небо расцвечивало холодную вечернюю дорогу, и у меня было светло на душе. Ветер покалывал щеки, звезды мерцали. Мы сунули руки в один карман, ладони были теплыми и сухими.
— А. О тебе я ничего такого не скажу. — Смешно, как Хитоси сказал это — будто вспомнил, — и я давилась от смеха, спрятав лицо в шарф. Я тогда подумала: даже удивительно, мы уже четыре года вместе, а я его так люблю. Мне кажется, что я была тогда на десять лет моложе, чем теперь. Послышался тихий шум реки, было грустно расставаться.
И вот мост. Мост стал местом разлуки, после которой не будет встречи. Вода казалась холодной и текла с сильным шумом, отрезвляющим холодом с реки дул ветер. Под яркий шум реки, под усыпанным звездами небом мы обменялись коротким поцелуем и расстались с улыбкой, думая о приятно проведенных зимних каникулах. Звон колокольчика постепенно удалялся в вечернем мраке. И я, и Хитоси — мы оба были нежны.
Между нами бывали ужасные ссоры, случались и небольшие измены. Мы страдали, не находя равновесия между желанием и чувством, мы были детьми и поэтому очень часто ранили друг друга. Поэтому мы не всегда купались в счастье — на многое требовалось время. Но все равно это были хорошие четыре года. И среди них был один день — настолько идеальный, что становилось страшно, если он закончится. Я помню, как подобно отзвуку дня, в котором все слишком нежно и прекрасно, в красивом зимнем прозрачном воздухе Хитоси оглянулся, и его черная куртка постепенно исчезла во мраке.
Я много раз, плача, прокручивала в уме эту сцену. Нет, слезы выступали всякий раз, когда я вспоминала об этом. Раз за разом я видела сон: я перехожу мост, бегу за ним, кричу «не уходи» и возвращаю его. Во сне Хитоси улыбался: ты меня остановила и мне не пришлось умирать.
Вспомнив об этом средь бела дня, я смогла не расплакаться, и от этого, как ни странно, стало пусто на душе. Казалось, он, беспредельно далекий, уходит все дальше и дальше.
Я попрощалась с Урара, наполовину считая шуткой, наполовину надеясь на то, что, может быть, увижу на реке. Урара, улыбаясь, растворилась в толпе улиц.
Даже если она врунья ненормальная, и я, прибежав в волнении с утра пораньше, останусь в дураках, ничего страшного. Она показала радугу моей душе. Я вспомнила, что такое сердечный трепет, когда думаешь о чем-то неожиданном. В мое сердце ворвался ветер. Даже если ничего не будет, и мы просто постоим рядом и вдвоем посмотрим утром на сверкающий поток холодной реки, то, наверное, этого достаточно.
Так думала я, неся в руках термос. Я шла забирать велосипед со стоянки, и, проходя сквозь станцию, увидела Хиираги.
Отличие между весенними каникулами у студентов и школьников бросалось в глаза. То, что он средь бела дня шел по улице не в форме, означало, что в школе — каникулы. Я засмеялась.
Я могла бы без всякого стеснения подбежать и окликнуть его, но из-за температуры мне все было лень, поэтому я шла в его сторону, не меняя прежнего темпа. Тут и он зашагал в ту же сторону, и совершенно естественно получилось, что я иду по улице за ним следом. Он шел быстро, мне не хотелось бежать, и я никак за ним не поспевала.
Я наблюдала за Хиираги. Без формы он был симпатичным мальчиком, люди обращали на него внимание. Он важно шагал, одетый в черный свитер. Высокий, длинные руки и ноги, ловкий и ладный. Конечно, если такой парень, потеряв любимую девушку, вдруг начинает ходить в школу в девчачьей форме, которая, как выясняется, ее подарок на память, девчонки ему прохода не дадут. Так думала я, смотря ему в спину. Сразу потерять и старшего брата, и любимую девушку — такое редко случается. Это предел. Если бы я была школьницей, скучающей от безделья, мне бы, наверное, захотелось вернуть его к жизни своими силами, и я бы влюбилась в него. Во времена бесшабашной молодости девочкам это больше всего нравится.
Если окликнуть его, он улыбнется. Я это знала. Но мне почему-то показалось, что нехорошо окликать его, идущего в одиночестве по улице, — да и что вообще я могу сделать для другого человека. Наверное, я сильно устала. Мой разум ничего не воспринимал. Мне хотелось как можно скорее добраться до того мгновения, когда воспоминания станут просто воспоминаниями. Но сколько бы я ни бежала, расстояние оставалось огромным, и когда я думала о том, что будет дальше, мне было одиноко до содрогания.