— Да, всегда с востока.
Вот так всё и было. Самолеты продолжали летать, примерно по три раза в неделю, всегда утром. Уж не знаю, почему им так нравилось утром, может, и не было никакой особой причины. Просто такая работа: бомбить Куньмин по утрам, а Чунцин — после полудня. И эти бомбежки стали частью нашей жизни.
Мы продолжали пугаться, когда слышали сирены, но уже не бросали вещи, которые держали в руках, а аккуратно ставили их на место. Тетушка Ду следила, чтобы мы не оставляли на печи кастрюль и сковородок.
— Какой смысл спасать жизнь, чтобы потом возвращаться к пепелищу? — говорила она.
Хулань приготовила сумку с едой и держала ее у выхода, чтобы прихватить с собой. Данру тянул ко мне ручки, готовый к побегу. И мы шли, очень быстро и серьезно, будто на похороны, надеясь, что в конечном итоге покойниками окажемся не мы.
Иногда мы ходили к северным воротам, иногда к восточным. На пути нам попадались дома, разрушенные предыдущими бомбежками. У построек вокруг них стены были невредимы, но отсутствовали соломенные крыши — словно ветром посрывало шляпы с голов.
Добравшись до ворот, мы либо спрыгивали в ямы, либо прятались за деревьями. Там мы беседовали с одними и теми же людьми, которых встречали там день за днем, обмениваясь рекомендациями насчет лавок, торгующих лучшей лапшой, лучшей пряжей или микстурой от кашля.
Я всегда выбирала нужные ворота, это правда. Трижды в неделю нашим жизням грозила опасность, но ни разу мы сами не попадали под бомбежку. Я уже начала думать, что у меня есть врожденная способность избегать бомб, потому что, кроме ворот, я верно выбирала еще и маршрут, и укрытие.
И так расслабилась, что перестала бояться.
Однажды, поспав после обеда, Хулань сказала, что нам надо сходить на рынок. Данру еще спал, поэтому я оставила его с тетушкой Ду. Сначала мы пошли в овощные ряды, чтобы купить свежий маодо, сладкую на вкус зелень, дефицитную и очень дорогую. Но я все равно ее купила.
Конечно, мне повезло, что у меня были деньги на такие покупки. Большинству не хватало даже на самую простую пищу. Но, если во время войны у тебя оказывались деньги, тебе и в голову не приходило откладывать их на потом. Для нас шанс попробовать что-то новое значил то же самое, что для вас, американцев, призыв: «Ешь, пей, обзаводись семьей». Это придавало смысл жизни, даже если ей суждено было оборваться через минуту.
Так что мое приданое таяло очень быстро. Иногда я даже не особо старалась сбить цену. А торговцы всегда были рады меня видеть.
— Мисс! Мисс! — кричали они. — Посмотрите сюда, здесь самые свежие проростки фасоли! Самые вкусные утиные яйца!
Когда мы шли к рыбным рядам, Хулань сообщила, что наконец получила письмо от Цзяго, и показала мне конверт.
Хотя муж и учил ее читать и писать, она прилежностью не отличалась. Так и вышло, что спустя четыре года брака и уроков чтения она могла различить только цены на рынке и названия своих любимых продуктов: «рыба», «свинина», «лапша».
Разумеется, она тщательно скрывала это от Цзяго, делая вид, что способна прочесть что угодно! Если я читала объявление, прикрепленное на стене возле рынка, она спрашивала меня, о чем там пишут. А потом вечером я слышала, как она говорит Цзяго:
— А что там с этими беспорядками на железной дороге? Я читала об этом сегодня на рынке.
Вот Цзяго и думал, что сумел преодолеть нерадивость своей ученицы. И вот теперь написал жене длинное письмо, уверенный, что она прочтет его сама. Хулань протянула мне лист, сказав, что ее очки сегодня что-то плохо работают и ей не разглядеть такой мелкий почерк. Глупая отговорка: Цзяго выводил крупные аккуратные знаки, словно обращался к школьнику. Так, как показывал Хулань, когда ее учил.
— Дорогая жена, — прочла я вслух. — Как долго я собирался тебе написать, и только сейчас это сделал. Сегодня я думал о нашем разговоре на Зеленом Озере и о мучительных словах, сказанных там.
— Ах! — Хулань выдернула письмо из моей руки. — Он ничего такого не говорил!
И она засмеялась, будто услышала шутку. Хулань всматривалась в строки, надеясь, что очки помогут ей распознать смысл написанного.
— Так читать или нет? — спросила я.
Она не сразу вернула мне письмо.
Я быстро просмотрела его перед тем, как начать читать снова, теперь уже медленнее.
— Надеюсь, что слезы твои уже высохли. Сердце мое и печень горят от страданий, хотя они не идут ни в какое сравнение с той болью, какую причинил тебе я, будучи таким никчемным мужем.
— Хватит! Хватит! — закричала Хулань, прикрыв одной рукой рот, а второй потянувшись за письмом.
Я медленно протянула ей его, и она убрала письмо в сумочку, повернувшись ко мне спиной. Когда она развернулась обратно, ее лицо было жестким.
Несколько минут мы шли в молчании, и я не могла придумать ничего, чем уместно было бы его нарушить. Мне было неловко, потому что я уже знала то, что она хотела от меня скрыть. Передавая ей письмо, я успела быстро прочитать оставшиеся несколько строк. Цзяго сожалел, что так и не исполнил супружеского долга, и теперь клялся стать Хулань настоящим мужем. Если выживет. И надеялся, что к следующему году она станет матерью его ребенка.
Я была потрясена этой новостью. Неужели их брак походил на союз брата и сестры? Или монаха и монахини? Что еще это могло значить? Почему у Хулань до сих пор не было детей? Цзяго не желал ее? Хранил верность призраку ее сестры? Или, как Вэнь Фу, встречался с другими женщинами?
В тот момент я стала лучше понимать ее саму и те слова, которые она бросила, когда я жаловалась на сексуальный аппетит своего мужа. Я вспомнила, с какой завистью Хулань смотрела на меня, качающую на руках Данру, и простила ее, сожалея о собственных недобрых мыслях о ней.
А еще я почувствовала зависть к этому лишенному сексу браку, сравнивая его со своим, лишенным любви. Теперь я только удивлялась тому, как эта женщина могла хранить столько секретов.
— Только не думай, что Цзяго в чем-то провинился, — сухо заговорила Хулань. — Мы всего лишь немного поссорились, из-за совершенно обыкновенной вещи, настолько незначительной, что я уже и забыла, о чем шла речь.
— Я ни о чем подобном не думала, — начала отвечать я. — Мне всегда Цзяго казался очень добрым, очень хорошим…
И в этот момент взвыли сирены.
— Как такое может быть? — нахмурилась Хулань. — Сейчас же не утро, а середина дня.
И она повернула в сторону дома.
— Не глупи! — крикнула ей я. — Дома все равно никого не будет. Они уже выбегают из дверей, чтобы спрятаться у ворот.
Я придумала, что нам надо делать. Пусть Хулань отправляется к северным воротам, а я пойду к восточным. А потом мы направимся домой, ища друг друга и всех остальных. И еще я, практичная женщина, добавила, что тогда мы еще успеем зайти на рынок за рыбой на ужин. Мы расстались с улыбками.
Я торопилась к воротам, по пути принимая правильные решения: свернула в аллею, потому что так было быстрее. На всякий случай я продолжала искать тетушку Ду и Данру и обдумывала, что купить на рынке. Тофу с овощами будет очень кстати.
Пока я планировала меню ужина, вой самолетов становился все ближе, и думать становилось все труднее. Я пришла в смятение, вышла на середину улицы и ужасно разозлилась, увидев самолеты прямо над головой. Я подумала, что эти летчики — настоящие тупицы: они потерялись!
Внезапно автоматная очередь стегнула по выбеленной стене передо мной, оставив длинную полоску круглых отверстий, как на полотне, из которого резко выдернули нить. Участок стены под этой линией обвалился, и верхняя часть стены осела вниз, как мука в мешке, лишившаяся опоры. И в этот момент мою голову покинули все умные мысли сразу. Я закричала, и рот тут же забился пылью.
Я стала задыхаться, кашлять и тереть глаза, горевшие от пыли. Сирены продолжали выть. Когда мне наконец удалось снова открыть глаза, первым делом я увидела перед собой женщину. Она держала в руках куцую соломенную метлу и безумным взглядом смотрела в небо. Ее открытый рот становился все шире и шире, придавая лицу выражение воплощенного кошмара. Женщина силилась сделать вдох.