Всю следующую неделю я провела в мучениях. Мне казалось, что я уже потеряла отца вместе с частичкой собственного сердца. Мне хотелось, чтобы меня утешили, но не хотелось расставаться со своими терзаниями. Однажды, даже не задумываясь над тем, что делаю, я пошла следом за отцом в его кабинет. Не знаю зачем. Возможно, мне хотелось попросить у него прощения.
— Отец, — позвала я его.
Он поднял на меня взгляд, не меняя выражения лица.
Я села напротив него в кресло.
— Отец, — снова сказала я. — Ты знаешь, кто я? На этот раз он на меня не смотрел. Он не сводил взгляда со стены, с той самой древней картины на свитке, которую испортил чашкой с чаем, когда к нему пришли японцы.
На картине была изображена весна, на ветвях распускались розовые цветы, и за озером, тронутым туманом, поднималась горная вершина. Нижнюю часть свитка удерживала в развернутом состоянии черная лаковая трость. Было понятно, что это полотно — часть серии картин, каждая из которых изображала одно из времен года. Но трех уже не было, их продал Вэнь Фу, и о них теперь напоминали только три пятна — словно призраки свитков. А огромное пятно в центре оставшейся картины объясняло, почему она все еще висит на месте. Из-за него казалось, что на озере случилось наводнение.
— Правда странно, — сказала я отцу, — что кому-то могли понадобиться только три времени года? Это как жизнь, которая никогда не найдет своего завершения.
Разумеется, отец не ответил. Я не думала, что он меня понимает, поэтому продолжала говорить:
— Вся моя жизнь — будто картина, которая никому не нужна. У меня всегда одно время года, каждый день полон одних и тех же страданий, и нет никакой надежды на перемены. — Я заплакала. — Вот поэтому я должна найти способ уйти от мужа. Я не жду, что ты меня простишь.
Отец выпрямился. Он смотрел на меня одним грустным глазом и одним сердитым. Я испугалась, заметив это: значит, он все понимал. Он встал, его губы зашевелились, но не было слышно ни единого слова, он всего лишь жевал воздух со звуками «Ах! Ах!». На его лице появилось и застыло ужасное выражение. Он помахал руками перед лицом, как будто слова, застрявшие в его горле, душили его.
Потом отец потянулся вперед дрожащей рукой. Он схватил меня за руку, и я поразилась тому, насколько он силен. Он тянул меня прочь со стула, к картине.
— Я должна уйти, — шептала я ему. — Ты не знаешь, как я настрадалась.
Отец лишь отмахнулся. А потом разжал хватку. Теперь его дрожащие руки сражались с лаковой тростью. Я думала, что он хочет ее вынуть, чтобы ударить меня по голове. Но вместо этого он неожиданно вынул заглушку из трости, и в его раскрытую ладонь скользнули три небольших слитка золота.
Он вложил их в мою руку, прижал сверху своей и посмотрел на меня. Я изо всех сил старалась понять, чего он хочет. До сих пор помню это лицо с двумя выражениями сразу. Одна половинка лица изображала агонию, вторая — облегчение, словно он хотел сказать мне: «Глупая, глупая девочка, наконец-то ты приняла верное решение».
— Я не могу взять слитки сейчас, — тихо произнесла я. — Вэнь Фу их найдет. Я заберу твое золото позже, перед тем как уйти.
Отец коротко кивнул и быстро спрятал слитки обратно.
Я так часто думала о его поступке! Вряд ли он таким образом говорил, что любит меня. Скорее, хотел сказать, что если я оставлю этого ужасного человека, то этот ужасный человек оставит его дом. И тогда ни ему, ни его женам больше не придется страдать. Мой уход был его единственным шансом. Но, возможно, в его жесте все-таки заключалась и крупица любви.
Следующее утро было очень странным для меня. Все спустились к завтраку: Вэнь Фу, Данру, свекр и свекровь, Сань Ма и У Ма. Служанка подала миску супа, испускавшего пар.
Со стороны могло показаться, что ничего не изменилось. Отец по-прежнему меня не узнавал, и его разум снова был затуманен, как большая дымящаяся супница, на которую он смотрел. Мать Вэнь Фу, разумеется, придиралась: суп, дескать, недостаточно горяч и пересолен. Сам Вэнь Фу ел в полном молчании. Я начала думать, не приснилось ли мне все, что произошло накануне, не померещились ли золотые слитки. Я нервничала, но поклялась себе не отступать от плана, который составила накануне вечером.
Налив свекрови еще супа, я сказала:
— Мама, скушайте еще, берегите здоровье.
И, пока она ела, продолжила разговор:
— Бедная Старая тетушка! Она неважно себя чувствует. Вчера я получила от нее письмо.
Это было правдой. Я действительно получила письмо, и как обычно, в нем Старая тетушка жаловалась на здоровье. В этом на нее можно было рассчитывать.
— Что с ней случилось? — спросила У Ма, которая очень беспокоилась о собственном здоровье.
— Холод в костях, нехватка сил и тяжесть дыхания. Она боится, что может умереть в любой день.
— Эта старуха никогда не бывает здорова, — недобро бросила мать Вэнь Фу. — У нее есть притирки из всех трав, что растут на этой земле.
Вэнь Фу довольно захохотал.
— На этот раз я думаю, что она действительно больна, — сказала я и тихо добавила: — Она и правда неважно выглядела, когда я последний раз ее видела. Сил совсем мало. А теперь она говорит, что стало еще хуже.
— Тогда тебе стоит ее навестить, — сказала Сань Ма.
— Хм-м-м… — протянула я, словно эта мысль не приходила мне в голову. — Возможно, вы правы.
— Но она только что вернулась! — воскликнула мать Вэнь Фу.
— Может, мне стоит съездить туда ненадолго. Если она не всерьез разболелась, то я вернусь через день или два.
Свекровь только фыркнула:
— Пф!
— Конечно, если она совсем плоха, то мне придется там задержаться.
В этот момент кухарка принесла приготовленные на пару пельмени, и мать Вэнь Фу занялась тем, что стала пробовать и бранить это блюдо. Ей было не до меня.
Так и вышло, что она не одобрила, но и не запретила мою поездку. Я знала, что если выйду из дома, держа чемодан в одной руке и руку Данру в другой, никто ничего не заподозрит. И если я не вернусь домой спустя трое или четверо суток, никто не бросится меня искать. Скажут лишь: «Бедная Старая тетушка, видать, совсем разболелась».
В тот день я быстро вошла в отцовский кабинет и заперла за собой дверь. Подойдя к картине, изображавшей весну, я открыла и потрясла трость: ее увесистое содержимое скользнуло из стороны в сторону, а потом яркие брусочки выпали мне в ладонь. Вот тогда я убедилась, что все, что произошло между мной и моим отцом, было реальностью, а не игрой воображения.
23. ИСКРЕННЕ И С УВАЖЕНИЕМ
У меня нет моих фотографий времен брака с Вэнь Фу. Я их выбросила. Но твой отец, фотографировавший меня очень часто, сохранил вот этот альбом. Чувствуешь, какой он тяжелый?
На снимках — начало нашей жизни. Видишь этих американских пилотов? А эти женщины — не подружки Джимми Лю. Наверное, просто знакомые. Не знаю, зачем твой отец поместил их фотографии сюда, никогда не спрашивала. Может, он дал этим девушкам американские имена, а они подарили ему свои портреты. Вот как эта, например: «Искренне и с уважением, ваша Педди». Что это за имя такое — Педди? Она даже написать правильно его не сумела. И, хотя у меня самой английский не идеален, мне известно, что можно писать только «искренне ваша» или «с уважением», а не и то и другое сразу. К тому же ее даже хорошенькой не назовешь.
Переверни страницу. Вот тут начинаюсь я. Иногда мне кажется, что тут начинается вся моя жизнь.
Посмотри на эти фотографии, эту и эту. Что, не думала, что и твоя мать когда-то была молодой? А твой отец всегда видел меня такой: молодой и прекрасной, он сам так говорил. Даже когда у меня стали появляться седые волосы, он уверял, что я ничуть не изменилась. Я даже снюсь себе такой, как на этих снимках. Снилась, до недавнего времени.