Толстяк у машины присел и раскрыл рот.
- Ли-пе-си-ны! - прошептал он.
- Оне! - крикнул гармонист. - Вона сколько!
- За-дар-ма! - подпрыгнул на месте толстяк.
Они быстро переглянулись и, не сговариваясь, бросились к деревьям. Расстегивая на бегу рубаху, гармонист подлетел к склоненным ветвям и стал лихорадочно срывать оранжевые шары. Его приятель, выкрикивая: "Во!.. Во!.. Там ещо, там!" - орудовал рядом.
Под вывеской "Бар "У Лукича"" распахнулась дверь. На пороге показались человек в белом костюме и юноша с полотенцем в руке. Застыв на минуту, они дружно сорвались с места и понеслись через площадь. Мгновение спустя мужчина уже двумя руками обрывал плоды, утробно рыча при этом. Ногой он отпихивал юнца с полотенцем, который вцепился в толстую ветку и изо всех сил тряс её. Апельсины градом сыпались ему на голову. От стены голубого дома к деревьям, визжа, летели девицы в кокошниках.
Кухтик отпрянул в глубь комнаты. Голова его шла кругом.
Сзади раздался негромкий скрип. Он оглянулся. В дверях стоял Надькин отец. Лицо его было гладко выбрито. На шее под белым воротничком топорщился галстук-бабочка. Одет Надькин отец был в черный отглаженный фрак.
- Гуд ивнинг, малой, - произнес он.
Кухтику стало плохо, и он грохнулся на пол...
III
Время шло. Одна шестая часть суши земного шара семьдесят шестой год жила ожиданием.
Отнятие и поделение ничем не закончились. То есть жителей стало меньше, но еды не прибавилось.
Перековка и голосиловка в этом смысле также не оправдали надежд.
Началась либерзация.
Большая Елка, подперев голову рукой, с тоской глядел в просторный зал, где шестой час буйствовало очередное Толковище. Он чувствовал, что на этот раз дела его плохи. Начав с обычных требований об отставке Колобка, Толковище добралось и до самого Елки. Год назад ему ставили в вину пустые прилавки магазинов (которые опустели задолго до этого). Теперь прилавки вроде ломились от товаров. Но средств, чтобы их купить, у жителей не было. Хотя, честно говоря, дешевых товаров Колобок и не обещал. Он говорил лишь, что их будет много. Их много и стало. В отличие, правда, от денег.
Жители между тем не хотели вдаваться в тонкости либерзации. Они просто хотели есть. Как и все семьдесят пять лет до этого.
Впрочем, члены Толковища, сидевшие в зале, питались, по всей видимости, неплохо. Во всяком случае, изможденных среди них Елка не замечал. Но сейчас они представляли все население Центральной провинции и говорили исключительно от его имени. Особенно бывшие Местные Начальники.
Однако ругали Елку не только они. Ругали все - и Начальники, ненавидевшие его по вполне понятным причинам, и Елкины сторонники, которых в зале тоже хватало. Первые обвиняли его в том, что он начал либерзацию и ведет её слишком быстро. Вторые - за то, что он ведет её слишком медленно. Получалось, что Елка кругом не прав и, что бы ни сделал, прав все равно не будет.
Странно вел себя и верный Булатик. Он молча взирал на поносивших Елку ораторов, а изредка даже поддакивал им. Вообще Булатик за последнее время сильно изменился. У себя в Верхнем Совете он командовал по собственному усмотрению, все реже советовался с президентом и позволял Начальникам крыть того по поводу и без повода. На Елкины замечания он отвечал, что таковы законы демократии и что его, Булатика, задача - стоять на страже этой самой демократии до последнего. Когда Елка, обидевшись, заявил, что тоже кое-что смыслит в демократии, Булатик только с сомнением покачал головой. Все это настораживало президента. Он с каждым днем ощущал растущую пустоту вокруг. Увеличить темпы либерзации и тем самым подбодрить своих союзников он не мог. Еще немного, и жители окончательно впали бы в нищету среди изобилия товаров. Ведь большинство всю жизнь работали на кастрюльных заводах, продукция которых теперь оказалась не нужна, а стало быть, и денег им никто не платил.
По складу характера Елка был человеком сердобольным. Даже долгое пребывание в Местных Начальниках не смогло вытравить в нем этой черты. Он искренне переживал, глядя на бедствующих жителей. Чтобы хоть как-то облегчить их страдания, он уступил просьбам Главного Казначея и, несмотря на возражения Колобка, разрешил напечатать немного лишних денег. Деньги быстренько напечатали и выдали рабочим простаивающих заводов. Те, естественно, бросились в магазины, чтобы купить хоть какой-то еды. Цены, естественно, сразу ещё больше взлетели, и жизнь в результате стала ещё хуже.
Елка вспомнил, как тогда же вызвал Колобка к себе в кабинет.
- Да запрети ты им, на хрен, поднимать цены! - заорал он на главного либерзатора.
- И что потом? - спросил Колобок, глядя на него усталыми глазами.
- Да жители хоть еды вдоволь купить смогут! - крикнул Елка.
- И что потом? - спросил печальный Колобок.
- Когда потом?
- Ну, когда всю еду скупят?
- Что потом, что потом! - набросился на него Елка. - Да потом ещё напечатаем денег, если уж на то пошло.
- И еду тоже напечатаем? - спросил Колобок.
Елка взъярился.
- Ты хоть знаешь, что на кастрюльных заводах творится? Люди без работы сидят. Они ж не виноваты! Они ж заработали. И ещё заработают, если завод пустить.
- А кушать ракеты будем? - спросил Колобок...
Сейчас Елка вспоминал тот разговор и свою ярость со смешанными чувствами. Он вроде был прав, заботясь о жителях. Но и бесчувственный Колобок был прав. Однако признавать этого Елке не хотелось. Тогда, накричав на печального либерзатора, он прогнал его с глаз долой. Но что с того? Проблемы-то все остались...
Елка сидел в президиуме и ждал, когда же объявят перерыв. Наконец ораторы устали. Зазвонил колокольчик. Он смотрел, как они покидают зал, направляясь к выходу, чтобы после обеда наброситься на него с новой силой.
Дождавшись, пока зал опустеет, Елка поднялся и вышел в маленькую дверь. Она вела в коридор, тянувшийся к его кабинету. Президенту необходимо было собраться с мыслями. Но не успел он войти в кабинет и опуститься в кресло, как на пороге возник Усач.
- А тебе чего? - спросил его Елка, которому больше всего хотелось сейчас побыть одному.
- Поговорить надо, - заявил генерал и решительно подошел к столу.
- Ну, о чем говорить-то? - Елка сидел, не глядя на Усача.
- Вот, вот! С кем угодно говоришь, только не со мной! - Вице-президент заходил взад-вперед, явно нарываясь на скандал. - Все сам норовишь сделать. Мне не доверяешь!
Большая Елка вяло отмахнулся, не желая продолжать беседу. Но Усача уже понесло.
- Я что тебе, сержант какой, что ли? Просил же - поставь за порядком следить. Я б вмиг порядок навел. Да я полком командовал! Я б всех - к ногтю! И деньги б были, и работа. Все б было! А сейчас? - Он расхаживал по кабинету, заводя сам себя. - Да ты погляди, до чего дошли! Что делается! Бардак, как в паршивой деревне!
- Как в деревне, говоришь? - остановил его Елка. - А ты что, и в деревне был?
Ему хотелось осадить не в меру разгулявшегося рубаку.
- Я везде был! - взвился Усач. - Да я, если хочешь знать...
- Отлично! - Не дав ему договорить, Елка встал с кресла. - Вот деревней теперь и займешься. Будешь за прокормление отвечать. Идет?
Усач побледнел и остановился.
- Я?
- Ты! - ответил Елка, прищурясь. - Ты ж работы хотел? Вот тебе работа. Займешься, порядок наведешь. С коровами там и вообще... Али не хочешь?
Усач закусил губу, глянул на него исподлобья и, ни слова не говоря, вышел из кабинета. Дверь с грохотом захлопнулась.
Еще одним врагом у Елки стало больше. Он снова сел в кресло и безвольно опустил голову. Надо было принимать какое-то решение. Вариантов осталось немного.
- Да, Колобок, - тихо произнес Елка. - Видать, отработал ты свое. Скушают тебя, Колобок... А что делать?
Через три часа, покидая Толковище, Большая Елка снова шел по тому же коридору к дверям своего кабинета. Сзади, постепенно стихая, гудел зал заседаний. Все расходились. Рядом с президентом по ковровой дорожке тяжело ступал коренастый мужик, чем-то напоминавший директора кастрюльного завода, где Елка работал в молодости.