Столица третий день бурлила. Подписывая свой грозный указ, Елка рассчитывал, что Булатик проявит благоразумие и не станет сопротивляться. Но, похоже, он не на того нарвался. Начальник Верхнего Совета ответил на указ Елки своим указом. Точнее - законом. Согласно принятому на Совете закону президент отстранялся от власти за все свои мерзости, гадости и покусительство на демократию. Новым, временным, президентом Совет назначил Усача. Это было уже слишком.
Елка велел послать милицию, чтобы образумить строптивцев. Но те заперлись во дворце Центральной провинции и отказались его покинуть. Милиция окружила здание, однако на большее не решалась. Ситуация складывалась идиотская. С разных концов города к окруженному Совету стали стягиваться сторонники Булатика и просто обозленные либерзацией жители. Таких оказалось немало.
Партийные начальники, заседавшие в Верхнем Совете, метали в Елку громы и молнии. Они призывали людей выходить на демонстрации и не подчиняться столичным властям. Обстановка стала накаляться. Большая Елка предложил Совету начать переговоры, но переговоры зашли в тупик. Что делать дальше, было неясно.
Потеряв выдержку, Елка велел отключить в Совете воду, электричество и телефонную связь. Но это только ещё больше обозлило засевших там и увеличило число их сторонников. Поняв, что совершил глупость, Елка приказал снова дать воду и свет. Но это уже ничего не меняло.
- Власть... власть... - бормотал Елка, стоя возле окна.
Два года назад он добился этой власти, приехав в тот самый дворец, где сейчас сидели его недруги. Проведя там долгие часы - может быть, лучшие часы в своей жизни, - он победил Миккиных козлов-заговорщиков. Он получил власть, чтобы сдвинуть наконец с места тот воз проблем, вокруг которых Микки ходил год за годом вместе со своей партией. Большая Елка получил эту власть. И эти проблемы - тоже.
За два года он вроде бы сделал много. Во всяком случае, ему так казалось. Он разогнал партию. Правда, разогнал, как выяснилось, на время. Спустя год партийные начальники, оправясь от испуга, снова создали её, хотя уже и не в том виде, что прежде. Демократия это, оказывается, допускала... Может, надо было, к черту, запретить её навсегда за все, что она сотворила? Но Елка, который сам много лет пробыл в партии, не мог на это решиться.
Он начал либерзацию. Может, он начал её не так, как следовало? Но как следовало, никто не знал. Точнее, все советовали, что делать, но все советовали по-разному. А делать что-то было надо. И делать немедленно, потому что ни еды, ни полезных вещей к его приходу уже почти не осталось. Теперь вроде бы всего было в избытке. Но избыток этот не радовал жителей. И не мог радовать, пока они оставались нищими. Порой Елке казалось, что телегу, в которую он впрягся, с места просто не сдвинуть.
Может, он плохо объяснял жителям все тонкости либерзации? Ведь ни о чем подобном они отродясь не слышали. Может, лучше поняв, что он затеял, поняв, что путь будет долгим и трудным, они начали бы учиться жить по-новому, сами начали бы устраивать свою жизнь, а не ждать, когда снова запустят кастрюльные заводы? Но пока получалось, что либерзация вроде как жила сама по себе, а жители - сами по себе.
Может, он мало гонял жуликов, что слетелись на эту самую либерзацию, как мухи на мед? Они-то в отличие от жителей приспособились быстро. Им-то в отличие от жителей ничего объяснять было не надо.
Может, он позволил наплодить кучу лишних чиновников, что, как и прежде, ни хрена не делали и делать не хотели? Да и были-то они в большинстве своем из тех - прежних. Может, в этом он был виноват?..
- Власть... власть... - словно эхом отзываясь на собственный голос, повторял Елка.
Зачастую он уже не мог понять, чего больше в этой, полученной им власти - сладости или горечи. Но и об отказе от неё ни разу не помышлял. Она - власть - стала частью его самого. Вне её он себя представить уже не мог. Громя противников, переставляя с места на место, тасуя, словно колоду карт, своих чиновников, он погружался в нее, как в черный бездонный омут. Она и тяготила его, и притягивала, как гигантский магнит. Порой он уже не различал, чего больше в его жизни - борьбы за когда-то начатое им дело или борьбы за эту треклятую власть. Просто за власть как таковую...
Но сейчас времени на размышления не оставалось. Сейчас в одночасье могло рухнуть, могло развалиться все - и его дело, и его власть.
Большая Елка тер лоб ладонью и слышал, как сзади надрывается в телевизоре чей-то голос. Обернувшись, он посмотрел на экран. Там, размахивая флагами и палками, бушевала толпа.
"Все!" - сказал он самому себе и потянулся к длинному ряду кнопок на переговорном устройстве...
Через пятнадцать минут перед Елкой стоял Главный Судья Центральной провинции.
- Кончать надо все это! - Елка кивнул в сторону телевизора. - Или я, или Совет!.. Кончать надо... Все!
Он с трудом удержался, чтобы не сорваться на крик.
- Послушайте... - Судья стоял, потупившись, разглядывая ковер под ногами. - Может, не надо так? Может, как-то по-другому решить?
- Как по-другому? - взъярился Елка.
- Ну, может, вот выборы эти... Может, пусть вас всех заново изберут?
- Кого - всех?
- Ну, и Совет, и вас... Может, вы сейчас вместе уйдете, а жители потом снова выберут, кого захотят?
- Что значит - снова? - Глаза Елки налились кровью. - А если они не того выберут?.. Если - кого из этих? Вон из тех...
Он снова ткнул в телевизор.
- ... из тех, кто им дубины раздал?
- Ну, значит... - Судья замолчал, не договорив.
- Да ты понимаешь, что начнется?! - Елка был вне себя от гнева. - Это ж новое поделение начнется! По-де-ле-ние!!
- А... если народ хочет... поделения? - тихо спросил Главный Судья.
- Да не выдержит он ещё одно поделение! Не выдержит!! - заорал Елка.
- А как же демократия? - спросил Судья ещё тише.
- Какая демократия?!
Елка обхватил голову руками. Мысли его окончательно перепутались.
- Демократия... - повторил Судья. - Ведь вы...
- Да хрен с ней, с демократией! - закричал Елка. - Хрен с ней! Пусть я не демократ, понимаешь. А эти вот что, демократы?!
Большая Елка подскочил к телевизору, с силой ударил по нему рукой.
- Да нельзя так, - произнес Судья. - Нельзя... Не простят вас потом...
- Не простят?.. Не простят, говоришь?.. Ну и хрен с ним!.. Бог простит!
Елка метнулся к столу, схватил телефонную трубку и прокричал в нее:
- Министра обороны ко мне! Немедленно!
* * *
В лукичевском небе светили тусклые звезды. В Кухтикиной комнате за столом сидели Колька и Надькин отец. Сам хозяин примостился рядом на табуретке. Бутылка с вредной жидкостью стояла посреди стола в окружении трех тарелок. На тарелках лежали вареные картофелины. Открытая банка тушенки украшала незатейливый натюрморт.
- ...и вот, понимаешь, на помойке-то нашей эта хреновина и прячется, вещал Надькин отец, размахивая руками. - А откуда взялась - неведомо.
- Да слышали уже... - вяло отозвался Колька, ковыряя картофелину.
- Ты слышал, а я видел, - возбужденно прошептал Надькин отец. - Там чо делается, знаешь? Там это, значит... Там кто мимо пройдет, тот вроде как в круге каком завертится. Точно! Сам раз попал... Идешь, значит, идешь. Вроде как вперед топаешь. А она, стерва, тебя по кругу водит. Ага... Час может водить, а то и больше. Ну, натурально!.. Главное, тебе-то чудится, что прямо держишь. И добро бы по пьяни. А то у меня же с утра росинки во рту не было. Чтоб я сдох!.. Ну, думал, кранты!.. Битый час водила, зараза. И со всеми так. Не веришь?
- Масоны все, - лениво сообщил Колька. - Их работа.
- Масоны, масоны... - проворчал Надькин отец. - Нет там, на хрен, никаких твоих масонов. Ни фига там нет. Кусты одни. Но только, говорят, исходит от неё что-то. От помойки этой. Погань какая-то.
- Один бес. Все равно - они, - сказал Колька и, тяжело подняв голову, оборотился к Кухтику: - Ты вот что, ушастый. Ты давай к нам записывайся. Бить их, гадов, будем... И чернозадых. И дерьмо-кратов этих... И краснозадых - тоже.