– Вообще-то нет.
– А я обратила. Тебе было недосуг – ты пялился на индианку. Они… Они… – Лиз вдруг поняла, что напомнили ей глаза куклы, и у нее закружилась голова и кольнуло сердце – …точь-в-точь как у этого дьявола, Панча.
Рой отвернулся, пряча от жены лицо. У него дрожал подбородок. Не сразу оправился он от потрясения и решился заговорить.
– Ничего странного, ведь Панча и Джуди сделала Джейн. Наверное, она работает по образцу.
– И все-таки, это ужасно. – Лиз заметила, что Ровена идет впереди, не оглядываясь, словно не желая вникать в разговор родителей. “Опасная кукла… опасная… из-за этой мерзкой скво. Надо при первой возможности избавиться от нее”.
Ровена медленно повернулась, крепко прижимая к груди деревянную фигурку. Темно-синие глаза сощурились, разглядывая родителей.
– Класивая куколка, – процедила она сквозь зубы. В этот момент Лиз смогла только одно – сдержать слезы. Ее охватило необъяснимое чувство тяжелой утраты. Словно из ее рук вырвали что-то очень дорогое.
Констебль Брайан Эндрюс служил в полиции меньше года. О том, что он новичок, краснолицый сержант не позволял ему забыть ни на миг. Эта традиция зародилась еще во времена пеших ночных патрулей – впрочем, подобная методика обучения новобранцев не уступает любой другой. Если новичок боится темноты, нечего с ним миндальничать, назначай его на ночные дежурства, пока не привыкнет.
Брайан Эндрюс был невесел, отчасти по вине погоды. Редкий дождь, барабанивший по тонкой крыше полицейской машины, угрожал перейти в старый добрый ливень. Эндрюс посмотрел на часы – два сорок ночи. Из рации вырывались голоса и треск помех. Вызывали не его.
Ночь предстояла долгая – умрешь со скуки, прежде чем увидишь на востоке долгожданный луч света.
Слева высилась ярмарка – огромное спящее чудовище. Там не горел ни один фонарь. Оттуда не доносилось ни звука, только плеск капель, падающих в широкие грязные лужи.
Сержант велел хорошенько осмотреть ярмарку. Идиотизм! Самодурство в скрытой форме – новичка посылаешь под дождь, а сам, гаденько посмеиваясь, ложишься в койку. Но все же Эндрюс пойдет туда. На всякий случай. Может быть, там что-нибудь не так, и это обнаружится не раньше утра, если он поленится выйти из машины. Хотя об этом даже думать тошно…
Он взял с заднего сиденья дождевик. Эту одежду он ненавидел не меньше, чем дождь. В драке она сковывает движения (события понедельника еще не стерлись из памяти), и потеешь в ней так, что промокаешь до нитки.
Эндрюс проверил фонарик, вышел из машины и запер дверцу. Бегом пересек тротуар и нырнул под навес ближайшего шатра. Здесь можно было на несколько минут укрыться от дождя, хотя с крыши бежал такой поток, что казалось, будто стоишь под водопадом.
Сейчас Эндрюс быстро обогнет ярмарку по периметру, время от времени заходя на ее территорию.
Он пошел, луч фонарика выхватывал из тьмы сверкающие капли. Двери ларьков и павильонов были заперты, окна забраны решетками, клетки зверинца пустовали – животные спали в своих закутах. Констебль от души позавидовал им.
Здесь было страшнее, чем в любом переулке ночного города. Страшнее оттого, что ярмарка символизировала шумный, беззаботный образ жизни, и без толпы и музыки она походила на кладбище. Во мраке здесь таились призраки умершего дня, с негодованием встречая любое вторжение в свое обиталище.
Он прошел три четверти периметра и находился на обращенной к морю стороне. Внезапно раздался необычный звук – гулкий, вибрирующий удар, будто крикетной битой в пустую железную бочку. Только один удар и его умирающее эхо.
Эндрюс остановился, чувствуя, как под несколькими слоями материи учащенно забилось его сердце. Он вспотел, но причиной тому, скорее всего, был не страх, а тяжесть униформы и духота, не спадающая, несмотря на дождь. Он ждал, прислушиваясь, но все было тихо. Можно было придумать сколько угодно объяснений этому звуку. На территории ярмарки полно железных бочек, некоторые из них используются для всяких надобностей, другие – просто хлам. Хватает здесь и плохо закрепленных предметов, один из которых мог быть смыт с крыши на бочку. Скорее всего, так и было, но в полицейской академии Брайана Эндрюса приучили не искать простых объяснений загадочному.
Наконец он повернулся и вошел в безмолвный, ожидающий мир, в искусственный лес с крикливо раскрашенной листвой. Намалеванные рожи усмехались, когда по ним скользил луч фонаря. Бамм…
Эндрюс резко повернулся, присел, выхватил дубинку из кармана дождевика. На сей раз удар прозвучал ближе, справа, из кубического павильона с дверным проемом и вывеской: “КОМНАТА СМЕХА”.
Да, несомненно, звук донесся из павильона. Эндрюс стоял в нерешительности, слушая, как в “комнате смеха” кто-то двигается. Шуршание, будто по полу тащат что-то тяжелое. Ни проблеска света за пологом.
ПРИДЕТСЯ ТЕБЕ ВОЙТИ, ЛЕГАВЫЙ. ЭТО ТВОЙ ДОЛГ. Эндрюс обливался потом, превозмогая страх. Он здесь один-одинешенек, подмогу не вызвать – рация осталась в машине. В мозгу еще не поблекли картины сражения с Ангелами Ада. Насилие. Кровь. И самое страшное – невероятная жестокость. Глумливая, утонченная. Из-за нее в этом цивилизованном, казалось бы, веке жизнь превратилась в дешевку. Насилие у всех на глазах, при свете дня. Спрашивается, что ждет его там, в кромешной мгле за пологом?
Он поднялся на ступеньки и раздвинул занавески. Странно, что за ними нет двери. Вообще никакой преграды. Хотя что там можно украсть, кроме кривых зеркал? Эндрюс нашарил на стене выключатель. Яркий, едва не ослепивший его свет оказался страшнее мрака. Когда глаза немного привыкли к нему, констебль огляделся и увидел себя и полдюжины разнообразных отражений, которые насмешливо и презрительно глядели на него. Недовольные вторжением чужака. Непомерно вытянутые головы, огромные или, наоборот, крошечные кисти рук…
ПОСМОТРИ НА НАС. МЫ – НЕ ТЫ. МЫ – ЭТО МЫ.
Лица их смутно походили друг на друга. Головы то вытягивались, то сокращались почти до нормальных размеров, то съеживались, превращаясь в крошечные прыщики на широченных плечах. Отражения хохотали.
Эндрюс услышал, как стукнулся об пол и покатился фонарь. Сжал рукоятку дубинки, зная, что шансы на победу ничтожно малы, но надеясь погибнуть с честью. Чепуха! Что значит – погибнуть? Ведь это – всего лишь отражения. Твои собственные. Не обращай внимания.
Нет! Это не отражения. Они живые. Они злорадствуют.
ХА-ХА-ХА! МЫ – НАСТОЯЩИЕ, ЛЕГАВЫЙ! СЕЙЧАС МЫ ДОБЕРЕМСЯ ДО ТЕБЯ! МЫ НЕ ЛЕГАВЫЕ, ПРОСТО ОДЕЛИСЬ ТАК, ЧТОБЫ ТЕБЯ ОДУРАЧИТЬ.
Эндрюс изо всех сил ударил ближайшего, но тот успел уменьшиться, и дубинка просвистела над его головой, фигура снова увеличилась, голова вытянулась – казалось чудом, что крошечный плоский шлем удерживается на широкой макушке.
Эндрюс отскочил и резко обернулся, потому что их было много, и они обступили его со всех сторон. Большие и маленькие, толстые и тонкие, они колыхались, как отражения в потревоженной луже. Подожди немного, и они застынут. Но ждать он не мог.
Полицейский вертелся, наносил удар за ударом, но проворных бестий цвета морской волны, уже совершенно не похожих на него, было слишком много. Они наскакивали и уворачивались, стараясь измотать его. И это им удавалось. Очень скоро рука, сжимавшая дубинку, обессилела, и Эндрюсу пришлось взять оружие в левую. Но и ее хватило ненадолго.
Внезапно он увидел труп.
Он медленно опустил дубинку и замер. Твари отступили на безопасное расстояние и молча смотрели на скорчившееся тело в длинном, испачканном красным платье. Эндрюс не мог понять, почему не заметил его раньше. Почему не споткнулся об него.
Разумеется, женщина была мертва. Никто не останется жив, перенеся такие побои и потеряв столько крови. Ее голова походила на вареную свеклу – присмотревшись, вы заметили бы на ней изорванный, окровавленный чепец. По изувеченному лицу совершенно невозможно было определить возраст убитой. Под ней лежал крошечный человечек – даже после смерти мать защищала ребенка, окоченевшими руками прижимая его к животу.