До сих пор она мало, что надевала из своего тщательно подобранного гардероба. Не представлялось случая. Если бы не Люк, то вообще можно было сказать, что брак — довольно скучная штука. Короткая церемония в маленькой современной церкви на окраине Сиднея, обед в довольно темном, очень дорогом ресторане с совершенно не романтичным названием «Утконос» и затем дом. Люк предоставил ей выбор: отель или их собственный дом, и она, не колеблясь, выбрала дом, так как считала, что первую брачную ночь следует проводить в своем будущем доме.
Она продолжала упрямо утверждать это, несмотря на свое первое испуганное пробуждение под смех зимородков, когда ей вдруг показалось, что все в этой новой незнакомой стране насмехаются над нею, даже Люк. По правде говоря, он не смеялся над ее испугом — в его глазах была не то отрешенность, не то равнодушие, как будто он все это время думал не о ней, а о чем-то другом. Или о ком-то другом…
Потом Люк сказал, что должен пойти ненадолго в свою контору. И это в первый день их совместной жизни! Может быть, оттого, что она впервые осталась совсем одна в этом необжитом доме, Эбби заметила то, на что раньше не обращала внимания; полуголый мужчина в обшарпанной лодке на реке, глазеющие на нее из окон Моффаты и скрывающаяся в засаде тень Дэйдр.
Жизнь Эбби в Австралии текла таким странным образом, что даже в медовый месяц у нее практически ни разу не было повода принарядиться. Но этого следовало ожидать, поскольку она приехала из Англии против желания Люка. Он хотел, чтобы их свадьба состоялась через год. К тому времени он надеялся решить большинство финансовых проблем, которые теперь заметно ограничивали их материальные возможности.
Эбби предпочла ограничения разлуке. Она так любила Люка! Когда она встретила его в Лондоне два года назад, он был веселым и беспечным. Но от прежнего Люка почти ничего не осталось. Конечно, было глупо воображать, что его ухаживания будут продолжаться и после свадьбы. Но она думала, что раз эти два года не изменили ее, то и его тоже. Хотя она должна была почувствовать предупреждение в его письмах.
Она намеренно проигнорировала его осторожные намеки на то, что не следует торопиться со свадьбой. Его письма дышали любовью к ней, которая прорывалась даже между строк, и Эбби не желала замечать их разумного прагматизма.
Действительно ли дело было в его стесненном финансовом положении, которое не слишком волновало его, когда он был холостяком, но стало беспокоить как будущего мужа и кормильца? Может быть, причина заключалась в невозможности присутствовать н6а их свадьбе старшего брата Люка Эндрю, который заменил ему отца, а сейчас осел на Аляске и не мог оставить свои исследования даже на короткое время?
Или это имело какое-то отношение к Лоле? Лоле, высокой, загорелой сумасбродно-веселой австралийке с выгоревшими на солнце волосами, совершенно не похожей на темноволосую с нежным голосом английскую девушку, с которой он развлекался в Лондоне. Лоле, не слишком обремененной правилами морали, всегда беспечной и в хорошем расположении духа.
В Англии Эбби решительно отказывалась верить, что Люк действительно не хочет ее приезда. Как только они будут вместе, все будет хорошо. Ей стоило только вспомнить синие глаза Люка, полные любви, его жадные объятия и горячий шепот: «Ты — моя единственная…»
Этой весной ей исполнилось двадцать четыре года, и жизнь как будто пролетала мимо. Ждать еще один год казалось сумасшествием. Так что она отказалась слушать мать, твердившую, что долг жениха приехать за своей невестой. Эбби считала, что Люку необходимы деньги для их будущего дома и не следует делать ненужные траты, чтобы соблюсти приличия. Практичнее было ей самой поехать к нему.
Так она и сделала, ни капли не сомневаясь. И восемь недель назад на довольно мрачном пирсе в гавани Сиднея ее ждал незнакомец с жестким взглядом голубых глаз. Но он женился на ней. И в ту ночь, окунув лицо в ее волосы, он прошептал: «Постарайся понять, Эбби. Постарайся понять».
Но что она должна была понять? Она вообще не могла думать: стыд, который ей удалось преодолеть благодаря удивительной деликатности Люка, боль и восторг ее первой ночи — все это лишило Эбби способности анализировать. Это теперь от нечего делать она прокручивает в мозгу недавние события. Тогда же она поняла только то, что это связало ее с Люком навеки… Длинный день подходил к концу. Солнце садилось за монастырь па холме. На фоне розового неба чернел монастырский крест. Ряд кипарисов придавал пейзажу сходство с итальянским, и все это отчего-то навевало на нее грусть.
Эбби сильнее, чем обычно, ощущала ее в этот вечер и как спасения дожидалась темноты, когда, наконец, сможет задернуть шторы. Торопя время, она посмотрела на реку, откуда доносилось обычное бренчание граммофона Джока. Эта новая страна совершенно сбивала ее с толку, Слишком много старого и нового смешалось здесь. Она не сможет быстро к этому привыкнуть, даже с помощью Люка.
Но с наступлением темноты Эбби оживилась. Люк должен быть дома с минуты па минуту. Она приготовила небольшой изысканный обед, быстро приняла душ и переоделась в белое платье. Затем слегка подкрасила губы помадой Лолы и решила, что она интригующе гармонирует с платьем. У помады был довольно приятный вкус.
Если у Дэйдры будут неприятности из-за этого подарка, Эбби придется защищать ее. Розовый цвет хорошо гармонировал с ее светлой кожей. Она причесала темные короткие волосы и придала пальцами дугообразную форму бровям. Ее сердце забилось немного чаще. Заметит ли Люк эту помаду? Или то, как она выглядит? Покинет ли его эта озабоченность хоть на минуту? Он все сваливает па работу. Просто наваждение какое-то!
Когда-то она была его наваждением. И так будет снова!
Решимость сделала ее беззаботно-веселой. Услышав, как подъезжает машина Люка, она побежала открывать парадную дверь.
— Привет, дорогой! Ты сегодня рано.
Люк вышел из машины. Высокий мужчина с сильными плечами и стройным гибким телом. Сердце Эбби знакомо подпрыгнуло от удовольствия при виде его.
Но мгновение спустя оно упало, так как Люк обошел машину, чтобы открыть другую дверцу, и оттуда вынырнула белокурая головка Лолы, а затем и вся ее длинная фигура. Именно Лола ответила на приветствие Эбби.
— Привет. Можно зайти к вам выпить чего-нибудь? Всего на пять минут. Я должна бежать.
Люк сказал запоздало: «Привет, дорогая». Он подошел поцеловать ее в щеку.
— Хорошо провела день?
Эбби вспомнила о медленно текущих часах, теперь благополучно прошедших.
— Я ничем не занималась, кроме стряпни н зимородков.
— Мне казалось, ты ненавидишь зимородков, — сказала Лола.
— Нет, они милые. Они даже учатся не смеяться надо мной.
Эбби взяла Люка за руку, когда они шли в дом. Его ладонь сжала ее пальцы. Но в следующий момент он уже говорил:
— Что ты будешь пить, Лола? Как обычно?
— Спасибо, Люк. Послушайте, тот сумасшедший проигрывает свои пластинки слишком громко. Он не сводит тебя с ума, Эбби?
«Ничто не сводит меня с ума в Австралии. Я все люблю, — хотела сказать Эбби. — Даже то, что ты околачиваешься здесь. Как я полагаю, ты занималась этим все время до моего приезда…»
Но Лола была невозмутима. Ее ресницы были загнуты, глаза сильно накрашены. Кожа была гладкой, золотисто-коричневой. Прямая юбка и топ открывали плоское элегантное тело. Как и Дэйдр, она была преувеличенно худа, но научилась преподносить свою худобу как достоинство. Она была и экзотичной, и спортивной одновременно, что необходимо для Австралии. Пленительная смесь!
— Иногда мне хочется, чтобы он сменил пластинку, — сказала Эбби беспечно.
— Утконос и кенгуру. Знаете, это точно как Мэри и Милтон, — Лола издала глубокий хриплый смешок. — Мэри умудряется иногда выглядеть такой смиренной и глупой, как утка, а Милтон — раздражительный старый кенгуру, готовый прыгнуть на кого-нибудь. Вечно вытягивающий шею, чтобы выглянуть из окна. Ты заметила, Эбби?
— Иногда, — ответила Эбби. «И не только Милтон, — хотела она добавить. — Твоя мать тоже, с этим ее унылым коричневым лицом и завитыми седыми волосами. Она тихо подкрадывается и всегда улыбается. И никогда не знаешь, о чем она думает. Как и любой из вас…»
— Почему Дэйдр не была сегодня в школе? — спросила Эбби.
— Праздник. Она снова беспокоила тебя?