— Ничего особенного я не выдумывал. Закрыл глаза и наугад ткнул пальцем в словарь. Там было написано: «РОК — судьба…»
— Вот и попал пальцем в небо. Надо было прочитать дальше. Получилось бы — Мори Булыжник.
Дверь в наш офис давно уже пора бы заменить. Но денег вечно не хватает, вот и болтается на петлях старое страшилище, благо что еще сама не падает, держится. Я с отвращением толкнул это убожество и прошел в лифт — допотопную полумеханическую бандуру. Спустя минуту я уже расхаживал по конторе. Народ галдел и выпивал.
— Мы безнадежно отстали, — тут же наехал на меня Мори. — Наша аппаратура страшно устарела.
— Ты не прав, — устало отмахнулся я. — Наоборот, сейчас должна пойти мода на органолы. Интерес к электронике возрастает. Сам понимаешь, без нее Америке ни шагу. Тем более в космических проектах. Не пройдет и десятка лет, как наши спинеты будут гнить на складе. Эта штука покажется всем по-страшнее динозавра.
— Льюис, — проворчал Мори, — ты хоть глянул бы, что делают наши конкуренты. Электроника, конечно, шагает вперед да только без нас. Возьми, к примеру, тональный орган Хаммерштейна. Посмотри на «Эйфорию» Вальтейфеля. А теперь скажи, с какой стати кому-то довольствоваться, подобно тебе, простым наяриванием дешевой музычки?
Мори — с виду здоровяк, однако парень впечатлительный и нервный, типичный гипертироид,[1] руки у него всегда немного трясутся, пищу он глотает быстро, почти не пережевывая, переваривает ее так же молниеносно, и это здорово сказывается на его туловище. Врачи, помнится, назначили ему какие-то пилюли, но особых результатов до сих пор не видно. Волосы у Мори длинные, когда-то были черными и густыми, однако время берет свое, и роскошная шевелюра выглядит теперь более чем скромно. Большие глаза всегда широко распахнуты, а взгляд их такой убитый, будто дела идут из рук вон плохо, с какой стороны ни подступись…
— Ни один хороший инструмент не может устареть, — горячился я.
Но куда там! У Мори была своя навязчивая идея. Что нас погубило — так это всякие ультрасовременные исследования в области психиатрии. Яйцеголовые из разных университетов усердно принялись рассовывать кому ни попадя свои методики и разработки. Взять хотя бы Пенфилда, Джекобсона и Олдса, в особенности их открытия, относящиеся к среднему мозгу: мол, гипоталамус — вместилище эмоций. Нам было глубоко наплевать на все эти изыски. Подумаешь, гипо…по…таламус. Его-то мы как раз и не приняли в расчет, производя и продавая электроорганы. Наша фабрика — фабрика Роузена никогда не использовала для передачи избирательной частоты ток короткого диапазона, стимулирующий очень специфичные клетки среднего мозга, и мы, нет сомнения, провалились с самого начала, не заметив, как просто и как существенно было встроить переключатели контуров в пульт управления восьмьюдесятью восьмью черными и белыми клавишами.
Как и большинство любителей, я нескладно барабанил по клавиатуре тонального органа Хаммерштейна, и даже получал от этого занятия удовольствие. Хотя называть это творчеством было бы глупо. Можно, конечно, преуспеть в новых формах стимуляции мозга и сформировать в своей голове совершенно новые эмоции. Эмоции, которые там иным путем никогда бы не возникли. Теоретически вы можете даже преуспеть, придумав комбинацию, погружающую вас в состояние нирваны, как преуспели на этом поприще обе корпорации — Хаммерштейна и Вальтейфеля! Но это уже не музыка, а, скорее, новая разновидность наркоты, дарующая уход от действительности. Кому это нужно?!
— Да мне это нужно! — Мори прокричал эти слова, окончательно утратив всякую надежду, пошел и нанял инженера-электронщика, уволенного из Федерального космического агентства. Мори, видимо, расчитывал что тот наскоро соорудит для нас новую версию органолы.
Конечно, Боб Банди, может, и гений по части электроники, но опыта по конструированию органол у него не было никакого. На прежнем месте он разрабатывал по заказу правительства контуры для симулакров. Симулакры — синтетические человекоподобные существа, я всю жизнь считал их роботами: время от времени их запускают в космос с мыса Доброй Надежды, используют для освоения Луны.