ХВАЛЕВ Юрий Александрович
КУКЛА
Никогда не давай полной воли своему воображению:
оно произведёт чудовище.
Очень высоко, если стоять рядом с поднятой головой, по скоростному шоссе мчатся автомобили, которые, естественно, невидны. Только рёв мотора выдаёт, какой автомобиль пробежал тяжёловесный или лёгкий.
Вечереет. Забирая остатки знойного дня, солнце клонится за горизонт, передавая эстафету сумеркам. Внизу с одной стороны уже темнота, с другой, где осталась цивилизация, пока ещё свет от красного диска, который плавно ускользает по дороге-насыпи. Последняя вспышка уходящего дня осталось незамеченной, будто фотограф-любитель случайно нажав на затвор, сделал никому ненужный снимок.
Митяй (так зовут его родители), юноша лет семнадцати, досмотрев до конца закат и дождавшись, когда глаза привыкнут к темноте, что есть мочи, припустился домой ужинать. Мать в вопросах распорядка дня (и не только) была строга, накрывая на стол в одно и то же время, а отец за любое опоздание мог всыпать по первое число. Получать нагоняй в первое воскресенье июля (выходной) Митяй, естественно, не желал, поэтому и сорвался домой, срубая палкой головы высунувшихся ромашек, с которых, протяжно жужжа, летели прочь обыкновенные шершни.
Митяй выбежал на дорогу, сделал вдох-выдох для успокоения дыхания и, стараясь не пылить, зашагал спокойно. Колючки репейника, оккупировавшие обочину, смотрели ему в след, словно просили: «нам этого мало, мы хотим всю дорогу, дай нам приколоться». От дороги, идущей в никуда, остался короткий, пыльный отрезок. Так же как и в жизни, сильный побеждает слабого. Вот и автомагистраль с её непреступной насыпью оказалась сильнее.
Деревенский дом, где жил Митяй, хотя и стоял на отшибе, был рядом с большой дорогой, а остальные дома его сейчас мало интересовали, потому что они давно пустовали. Правда, с другой стороны деревни, около болота, в доме с большой мансардой, жил бобылём ещё один человек, увлекающейся звёздами. Но Митяй в настоящее время о нём не думал, сосание под ложечкой вытесняло все его мысли.
Войдя в сенцы, Митяй ощутил вкусный запах еды: так приятно пахнуть могла только жареная рыба. Но мать рыбу готовить не любила. Поэтому Митяй зашёл в дом немного растерянный, просмотрев, стоящую у плиты, полнотелую брюнетку лет сорока пяти, и пропустив взгляд мимо, сидящего за столом отца, бородатого здоровяка.
- Кх-кх, - кашлянул отец.
Митяй повернулся к углу и неумело несколько раз перекрестился.
На столе стоял горшок с кашей, крупно порезанная зелень, огурцы и хлеб. К отцу подсела мать. Сел за стол и Митяй.
- Сегодня, как и заказывали. – Мать разглядывала сына. - Гречка с мясом.
Митяй сидел со скрытым видом, потому что кашу, тем более с мясом не заказывал. Он любил рыбу жареную, варёную, любую.
Начали есть.
Возможно, отец был не в духе, поэтому ни с того ни с сего зыкнул:
- Руки вымыл!
Митяй размышлял, от какого сказанного глагола ему достанется меньше. «Забыл» - два удара в лоб деревянной ложкой, «не мыл» - ответ категоричный, поэтому один подзатыльник, но сильный. «Не твоего ума дело…» (не глагол, но всё равно) – два удара в лоб и подзатыльник в строгой очерёдности.
- Вымыл! – твёрдо сказал Митяй.
- Хватит тебе, - заступилась мать. – Садись к столу.
- А-а-а, - уже думая о чём-то другом, протянул отец. – Молодца…
Глава семейства умело орудовал ложкой; подковырнёт кашу в горшке, а там ещё кусочек мяса. А Митяй, как не старался за ним не поспевал, к тому же мясо попадалось редко. Мать, как и все раздобревшие женщины, ела мало, как мышка.
- Отец, ты можешь не чавкать? – усмехнувшись, спросила мать.
- А-а-а, ага… - кивнул отец, превратившись из главы семейства в рядового обжору.
- Ага… - передразнила мать.
«Вот стерва привязалась, - подумал отец, рассматривая материнскую грудь, которую, в прочем, видел неоднократно. – Надо ночью залезть на эту колоду. Может, тогда подобреет».
- Я к Пётру Петровичу схожу? – спросил Митяй.
Отец, как бы уже отстранённый от роли главкома и, видя, что жена смотрит с пристрастием, решил не усугублять и взял паузу.
- Сходи, - разрешила мать. – Но только до одиннадцати. Утром кормить скотину.
- Там с корреспонденцией повестку призывную кинули, - вставил, между прочим, отец.
- Я тебе тыщу раз говорила! – восстала мать. – У моего сына плоскостопие и он ни в какую армию не пойдёт.
- Да там по поводу учёта.
- Никаких учётов!
- Ну, я пошёл, - сказал Митяй.
Отец в очередной раз кашлянул.
Митяй машинально развернулся и неумело осенил себя крестным знамением.
Отбежав от дома на приличное расстояние, когда слова уносятся ветром и слышать их могут лишь сверчки, да лягушки, Митяй выругался:
«Суки! Чёртова церковно-приходская школа. Всё равно убегу».
Прошедшей зимой отец тяжело болел, таблетки не помогали, к тому же быстро кончались. Уже маячила дата отплытия в тёмное царство, когда отец, как за спасательный круг, уцепился за веру в Бога. Он, бывший агроном, к тому же коммунист, всю жизнь отвергавший его существование, взялся молиться, чтоб зацепиться за этот, белый свет. Отыскав на чердаке иконы, Митяй повесил их в угол.
- Боже спаси. Боже сохрани, - кряхтел отец одно и то же, потому что другие молитвы, естественно, не знал.
Трудно сказать, что помогло: крепкое здоровье, доставшееся от деда сибиряка, или поддержал его Величество случай, возможно, и Бог приложил свою всесильную руку, но отец, наконец, пошёл на поправку, впоследствии став самым верующим человеком. После этого воскресенья домашний быт поехал по новым рельсам. На первом месте ВЕРА, на втором она же, на третьем и последующих местах служение культу. К тому же отец параллельно внедрял русские старо-деревенские традиции, причём внедрял, можно сказать, принудительно.
Человек ко всему привыкает. Только несвобода даётся ему с колоссальным трудом.
«Всё равно убегу», - твердил про себя Митяй.
Он вдруг вспомнил, как не единожды рыл под дорогой подкоп, но каждый раз приходилось копать сначала, потому что подземных ход кто-то рушил.
Однажды, чтобы убежать Митяй пустился на хитрость. Отец, забросив на дорогу коммерческую листовку, со временем наладил бартер между городом и деревней: вверх поднимались экопродукты, вниз опускался ширпотреб. В один из вечеров, когда обменный процесс шёл с особым азартом, Митяй, отбросив в сторону мешок с картошкой, привязался к верёвке сам.
- Тяни! – закричал он наверх.
- Мужик, ты чего там кабана привязал?! – кричали сверху.
- Стой! – выл отец, видя, как Митяй близится к свободе. – Давай обратно, вниз! Вниз говорю!!
Митяй кубарем скатился вниз.
«Всё равно убегу», - успокаивал он себя, вспоминая, как после беседы с отцом болели ягодицы.
Воспоминание о ягодицах вернули Митяя во вчерашний день, когда между ним и тридцатилетним Петром Петровичем, бывшим учителем астрономии, произошло, как говорил впоследствии сам звездочёт «недопонимание». Митяй вечерами, когда был свободен, наведывался к Петру Петровичу глядеть в подзорную трубу, но звёзды его мало интересовали, фонтанирующий город за насыпью вот главный объект притяжения. Высотки с мерцающими огнями, рестораны с танцующими парами, одинокие дамы у стоек…
В тот памятный вечер Митяй был в лёгкой футболке и парусиновых шортах.
Заняв удобную позу: голова наклонена, а зад оттопырен, Митяй искал трубой черты женского пола. Когда красивая дама была взята под прицел, Митяй почувствовал на себе учащённое дыхание Петра Петровича, который стоя сзади, прихватил ягодицу смотрящего вперёд гостя. Не получив мгновенного отпора, так как Митяй был полностью поглощён блондинкой в объективе, настырный астроном пристроил и вторую руку.
- Дима, будь моим другом, - массируя ягодицы, шептал Пётр Петрович. – Я так одинок.
Дама повернулась к Митяю лицом, и он от неожиданности ахнул, удивившись совпадению реальной красоты с его ночными фантазиями. Для получения наивысшего блаженства Митяю не хватало одиночества. Ему мешали ласки астронома, который, похоже, совсем потерял голову от любви к мужскому полу. Приспустив шорты, он из всех сил старался протиснуть между ягодиц стержень своего желания. Словно что-то почувствовав, блондинка в объективе спорхнула со стойки в водоворот танцующих пар. Вскрикнув от боли, Митяй выпрямился.