У меня всегда были сложности в освоении техники. Сорок восемь ему, состарился, видите ли…
Куй железо, пока горячо. Если я хотела что-то выпросить у мужа, нужно было делать это сейчас, пока он чувствует себя виноватым. И я впервые заговорила о семейном детском доме. Теперь, когда я потеряла Егорку, я смогу найти утешение только в других детях. У нас своих трое, но это же так мало! И так хочется хоть кому-то из брошенных малышей подарить домашний уют.
Коля слушал-слушал, а потом спросил:
— Неужели ты из-за одного Егорки так повернулась?
— Считаешь, все, кто усыновляет, повёрнутые?
— Считаю. Чужой ребёнок никому не нужен.
— Мне нужен. Или пусть лучше они умирают на бетонном полу в больнице?
— Что за бред ты несёшь.
Я рассказала ему о Гоше, но он не поверил.
— Не бывает в нашей стране такого. Ты меня обманываешь. А на приёмных детей у меня денег нет, и не проси.
— А на Катю, значит, есть, — подытожила я. — Как до того на Лёлю было. Когда эта Катя залетит, что делать будешь? Опять по новой?
Этот раунд остался за мной.
В понедельник я позвонила по тому самому номеру в детский дом, а во вторник поехала в город. Одна, на автобусе. Я сказала Коле не всю правду. Не утешения я искала, а искупления вины. Мои документы всех устроили, и директриса предложила мне выбрать ребёнка по фотографии. Я опешила.
— Но что можно узнать о человеке по фотографии? Мне же с ними познакомиться нужно, поговорить, узнать, кто сам захочет ко мне…
— Мы встречаться с детьми не разрешаем, — отрезала директриса. — У нас все выбирают детей по фотографии, вы первые не согласна.
— Я по фотографии не умею, — развела руками я.
— Вы не права! — твёрдо сказала директриса.
— А на работу здесь нельзя устроиться?
— Все вакансии заняты. Хотя, впрочем, скоро уборщица в отпуск уходит, вы могла бы её на месяц подменить.
О лучшем и мечтать было нельзя. Мне ли привыкать с двумя дипломами браться за швабру? Через две недели я надела серый халат и медицинскую шапочку для волос.
Когда в школе на уроках русской литературы мы узнавали, что у какой-то бабы было восемнадцать детей, все ужасались, а я этой бабе завидовала. В раннем детстве у меня была мечта: кукла с коляской. Кукла была заводная и стоила двадцать рублей, по тем временам бешеные деньги. Я и не надеялась, что мама купит эту игрушку, мне хотелось только её рассмотреть. Мне казалось, что кукла счастлива. Ещё бы, с коляской! А в коляске, наверно, ребёночек — но мне снизу не разглядеть, кукла стояла на верхней полке. В универмаг мы с мамой ходили часто, и я каждый раз заглядывалась на куклу, а однажды попросила разрешения её посмотреть.
— Это слишком дорого, — отрезала мама.
— Не покупать, только посмотреть!
Продавщица встала на сторону мамы и строго сказала:
— А просто посмотреть мы не разрешаем.
Так я и не узнала, был ли в коляске ребёнок. Мне покупали много разных игрушек, но только не эту. Когда я подросла, мне жутко захотелось игрушечную коляску, куда можно было бы класть куклу или медвежонка — но и эта мечта осталась невыполненной. Коляски были дешёвые, но у моей мамы они вызывали чувство брезгливости — фу, какая безвкусица!
А мне просто хотелось хоть немножко самой побыть мамой, и это вечное «нельзя» убивало. Куклу с коляской нельзя, просто коляску тоже нельзя, может, и ребёнка нельзя будет, когда вырасту? После походов в универмаг я всерьёз боялась, что мама запретит мне заводить детей.
О том, что я увидела в детском доме, рассказывать не хочу и не буду. Я жалела лишь об одном: что не могу взять к себе всех детей. Через месяц мне выдали зарплату — как раз ту сумму, что я проездила на автобусе, и я вернулась к образу жизни домохозяйки.
Аля, Ваня и Сенечка обрадовались, что мама опять дома. Но ещё больше они обрадовались, что у них появились новые брат и сестра: очаровательные малыши Эля и Тиша. Полное имя Тиши было Трифон, а Эли — Эмили. Работницы детдомов часто изощряются, придумывая имена, но мне лично всё равно, как назвали ребёнка, лишь бы он сам не мучился со своим именем.
Мансарда была огромна, мы поделили её на четыре комнаты, а посередине осталось место для коридора. Видели американские фильмы про подростков? Вот и у нас образовался такой интерьер. Почему-то дети приходят в восторг от кривых потолков, и три комнаты были отданы детям. В одной жили девочки, в другой — Ваня, в третьей — младшие мальчишки, и в этой третьей шума было больше всего. Четвёртую комнату с диванчиком занимала я. Двери мы не закрывали, и в коридоре всю ночь горел светильник, чтобы никому не мерещились глаза на стене.
В моей жизни настал период относительного благополучия. Беда не спешила, она уже вышла на финишную прямую и не тратила заряды понапрасну — а может, нарочно давала мне время покрепче привязаться к приёмным детям. Рассказав сказку, я уходила к себе, укладывалась на жёсткий диван и подолгу слушала пение птиц. В нашем дворе росло много деревьев, и в их густых ветвях селились лесные пернатые. У нас даже был свой собственный соловей. Для меня это были минуты отдыха, я словно впадала в транс под их щебетанье, мысли останавливались, и я постепенно засыпала.
На Тишу и Элю мне выдавали пособие — не так чтобы уж очень много, но больше, чем я получала бы, работая уборщицей. Коля наотрез отказался строить спортивный уголок во дворе, и я, пожав плечами, купила все оборудование в спорттоварах. Получилось даже лучше: все лесенки и качели из разноцветного пластика, а не из дерева. Помню, как радовались дети, когда мы всей семьёй монтировали этот уголок между сараем и яблоней.
Моя мама отнеслась к новым членам семьи сдержанно, не осуждая меня в открытую. Свекровь пошла дальше: на Тишу и Элю она не обращала никакого внимания, но изо всех сил демонстрировала при них любовь к собственным внукам. В её обыкновении было принести, например, три игрушки и вручить своим на глазах приёмных. «А что? У меня пенсия маленькая, на пять подарков мне не хватит».
Сколько раз я замечала, как она одаривала конфетами Ваню, Сеню и Алю, а трёхлетние Тиша и Эля стояли в сторонке и завидовали. Я тогда подбегала с вазочкой, оживлённо благодарила бабушку Галю и велела детям ссыпать конфеты в вазочку, чтобы досталось всем — и маленьким, и взрослым. «Сеня, предложи бабушке конфету». — «Угощайся, баба Галя!» — «Да я уже старенькая, мне умирать скоро, зачем мне конфеты, это вам…» — «Нет, Галина Георгиевна, берите, пожалуйста, у нас все общее! Тиша, Эля, возьмите конфету…»
Я ни разу не послала свекровь на […] по двум причинам: во-первых, я в принципе не скандальна, а во-вторых, Коля постепенно отдалялся от меня, и я старалась не обострять отношения, чтобы его на дольше хватило.
Слух о моих приёмных малышах обошёл всю многочисленную родню, и меня дружно осуждали, называя эгоисткой, сумасшедшей и бездельницей. Единственная живая душа, которая меня поддержала — восьмидесятисемилетняя дальняя родственница из соседней области Пелагея Филипповна, с которой до этого мы фактически не общались.
Она даже позвонила мне целый один раз и похвалила, сказав, что я очень хорошо сделала для бога. В мои планы бог не входил, я старалась сделать хорошо для детей, но всё равно я искренне поблагодарила старушку за добрые слова. В общем потоке ругани они были как лучик света и значили для меня очень много.
Прибавилось ли хлопот? Ещё бы! Уставала ли я? Как савраска! Но была почти счастлива. Почти, потому что ни на день я не забывала о моём Егорке. Как он там, жив ли, здоров ли? Водит ли его Лёлька на прививки? Разрешает ли рисовать?
Как жаль, что ни одного его рисунка не сохранилось — все, где был хоть малейший намёк на хвост, забрали психологи, а остальные я положила в рюкзачок вместе с игрушками и одеждой. Егорка так дорожил ими, и я хотела как лучше. Кто знал, что Лёлька всё выбросит? Мои трое постепенно перестали упоминать о братике, то ли забыли, то ли не хотели меня огорчать. А когда пришли новенькие, в доме опять прибавилось детского шума.
Аля и Ваня спорили. Каждый день и по пустякам. Сядут друг напротив друга и спорят, как два барана, и мои уговоры на них не действовали. Эля учила букву «р». Тиша осваивал Ванину старую машину, которая почти развалилась, и рвал об неё штаны. Приходилось зашивать. На новую игрушечную машину денег после суда не было.