Стояла весна, в палате благоухала мимоза, мне завидовали, и, казалось, жизнь начала налаживаться. Может, так бы оно и было, смойся мы из больницы вовремя, но перед самой выпиской Сенечка подхватил внутрибольничную инфекцию, ему назначили антибиотики, потом антигистаминные от антибиотиков и гепатопротекторы от антигистаминных.
Нас перевели в другое крыло больницы и положили ещё на три недели. Наверно, это и было той точкой невозврата, когда судьба повернулась ко мне спиной. Ко мне и моим детям. В первую же ночь в новом крыле мне приснился кошмар. Я его не запомнила, осталось только ощущение неотвратимой беды и безысходности. Сенечка мирно спал в своей кроватке, за окном низко гудели уборочные машины… Беда ещё не началась, она пока бросала пробные камешки, пристреливаясь.
Я вернулась в свою постель и стала смотреть в окно. Наша палата была на втором этаже, и густые ветви вязов создавали сложный узор, из которого моё больное воображение складывало дьявольские рожи. Я хотела себя одёрнуть, но, как зачарованная, мысленно рисовала на стекле несуществующие лики. Это — круглые выпученные глаза, это — кривой нос, это зубастая пасть. А эти ветки похожи на череп. Внезапно подул ветер, ветки зашевелились, и череп ухмыльнулся.
Я зажмурила глаза. Да что со мной такое? В нашем доме деревья тоже образуют узор за окнами, и я частенько смотрела на ветки перед сном, но тогда мне чудились цветы. Привычки выискивать в очертаниях предметов страшилища раньше не было. Что за чушь лезет в голову! Я постаралась уснуть, но мне снова привиделось что-то жуткое, и я вскочила как ошпаренная. Заснуть удалось только под утро.
Так я промаялась четыре ночи, пока соседка по палате, чью дочку, как и мою, звали Алиной, не посоветовала лечь головой в другую сторону. Она увлекалась эзотерикой и дала мне почитать статью о плохих местах в доме. Маятник в её руке (булавка на ниточке) качался над моей подушкой как заведённый. Автор статьи советовал в таких случаях переставить кровать или хотя бы спать в другую сторону. Бред полный, но помогло. Ночные кошмары ушли, зато меня подстерегал кошмар наяву!
====== 2 ======
В тот день у меня не было никаких предчувствий, и мы с соседкой весело болтали. Сенечка выздоравливал — лекарства помогали хорошо, и постоянный страх за его жизнь отпустил. Меня переполняло чувство благодарности к врачам и медсёстрам, которые возвращали здоровье моему сыну.
Неловко повернувшись, я уронила банку с домашней едой. За это спасибо свекрови, она тоннами приносит свою стряпню, и мы с соседкой не успеваем всё съедать, бОльшая часть прокисает. Эту банку я как раз приготовила на выброс. Стекло разлетелось по всему полу, и густые щи расползлись лужей. Я позвала виноватым голосом уборщицу, потом санитарку, но все были заняты. Пришлось идти самой в кубовую за шваброй.
Очаровательное слово «кубовая» пришло из советских времён и обозначает мрачную мокрую комнату на первом этаже больницы, школы или тюрьмы — любого казённого здания, построенного для людей. В кубовой всегда кафельный пол и пахнет хлоркой, а ещё в ней есть вонючий тёмный чуланчик полтора на полтора метра, где хранятся вёдра, швабры и омерзительного вида тряпки — то, что мне и было сейчас нужно.
Я спустилась на лифте в цокольный этаж и отметила, как здесь пусто — ни души. Была середина дня, и весь персонал был занят работой, а пациентки сюда ходили крайне редко. Ёжась от холода, я вошла в кубовую и направилась к чуланчику, но меня отвлекли звуки из смежного помещения, похожие на детский плач, только очень тихие.
Нет ничего удивительного в том, чтобы услышать детский крик в роддоме, но уж больно неподходящим было место, и слишком одиноко он здесь звучал — не было ни шагов, ни взрослых голосов. Нормальная женщина не стала бы лезть в чужие дела, она просто взяла бы швабру и ушла — но не я. Жизнь меня ещё ничему не научила. Материнский инстинкт требовал выяснить, что это за кроха, и я прошла дальше, в бывшую душевую, находящуюся на вечном ремонте.
То, что я увидела, повергло меня в шок. В одной из кабинок, прямо на кафельном полу, лежал новорождённый мальчик. Он шевелил ручками и ножками, он тихонько кричал — видимо, уже охрип, и никто не попытался ему помочь. Чувствуя, как кровь ударяет в голову, я сорвала с себя кофту, завернула ребёнка и взяла на руки. Он был совсем ледяной! И, наверно, голодный… Я дала ему грудь, и он, захлёбываясь, начал глотать. У меня много молока, от Сенечки не убудет. Об инфекциях и своих правах я тогда не думала.
Я присела с ребёнком на подоконник. Сердце бешено колотилось, не желая успокаиваться. Наверняка у меня поднялось давление. Измерят и будут ругать… А что с ребёнком теперь? Какая дура его забыла? Нужно сказать врачам, он же простужен… Мысли метались в голове, сменяя одна другую.
Какой красивый ребёнок. Выглядит здоровее моего Сени. Если его бросили, я возьму его себе. У меня же больше не будет своих — значит, будут приёмные. Чужое дитя причмокивало, глядя на меня голубыми глазками, и я вообразила себя матерью четырёх детей. Я назову его Гошей. Как хорошо, что разбилась банка, и я пришла сюда вовремя. Он же мог погибнуть.
Когда эмоции начали утихать, я проанализировала ситуацию. Как новорождённый ребенок мог оказаться здесь? Его же бросили на верную смерть, это очевидно. Но если так поступила нерадивая мамаша, то няньки и уборщицы давно подняли бы шум, ведь они сюда заходят каждые пятнадцать минут, а малыш явно пролежал больше часа… Что-то здесь не сходится.
В подтверждение моих догадок в кубовой раздались тяжёлые шаги и звон ведра. Гулким эхом прокатились голоса уборщиц. Я крепче прижала к себе малыша. Гошу. Меня заметили.
— А ну, иди отсюда, — зашипела одна из тёток в серой форме. — Додумалась куда с ребёнком прийти.
— Быстрее, быстрее, — подгоняла меня другая. — Нечего тебе тут делать.
Пожалуйста. Не чуя под собой ног, я молча вынесла малыша из кубовой. И вдруг мне вслед раздались громовые окрики тёток-уборщиц:
— А ну вернись! ВЕРНИСЬ!!!
Я остановилась посреди пустого коридора. Меня настигли обе тётки.
— Это ты здесь ребёнка подобрала?
Я промолчала. Тётки начали вырывать у меня малыша, и я подняла крик:
— Вы с ума сошли, это же ребёнок! Его забыли здесь, ему нужна помощь.
— Это ты с ума сошла. Гляди, она его кормить удумала!
Прибежали ещё люди. Решительная медсестра лет пятидесяти рванула у меня свёрток, освободила младенца от кофты и швырнула её мне чуть ли не в лицо. Вновь закричавшего малыша она держала довольно грубо одной рукой.
— Женщина, не лезьте не в своё дело. А то я позову охрану.
— И зовите! И все узнают, что вы убиваете детей!
— Объясните этой дуре кто-нибудь, что происходит, — велела медсестра и унесла младенца обратно в кубовую. Я рванулась было за ней, но здоровенная тетёха-уборщица крепко ухватила меня за локоть. Вторая тетёха беззлобно обругала меня и сказала:
— Так нужно. Не лезь. Иди к себе в палату.
Медсестра вышла с каменным лицом, и я рванулась к ней.
— Где ребёнок?
— Это не ребёнок.
— Это ребёнок, и он пил моё молоко! Я расскажу всем, чем вы тут занимаетесь…
Медсестра смилостивилась и нашла для меня пару минут.
— Вы когда-нибудь слышали выражение «аборт на поздних сроках»? Это совершенно законная операция, и её делают в каждом специализированном роддоме. Так что рассказывайте на здоровье. Расскажите, как вы его кормили. Вас поднимут на смех.
— И он что, обречён здесь умирать на холодном полу?
Медсестра развела руками.
— А что вы хотите? Они не всегда рождаются мёртвыми. Поймите, это законно, и ваше возмущение ничего не изменит. Нам тоже не очень приятно делать такие операции.
— Но он же не виноват, что его родили! — застонала я. — Отдайте его мне, я хочу его усыновить!