На улице было уже темно. Я держала его под руку. Когда мы проходили мимо танцевальной площадки, он закружил меня в вальсе, потом поднял на руки, и я тихонько взвизгнула.
— Я живу здесь неподалеку, — сказал он. — Зайдёшь в гости?
Я высвободилась.
— Так быстро! Я не могу. И уже очень поздно.
— Тогда я провожу тебя, — вызвался он, и мы пошли к остановке. — Хочешь завтра покататься на лодке? У меня на причале есть моторка. Можем уплыть подальше, где нет людей, и устроить пикник.
Я хотела. Мы договорились встретиться завтра в полдень на набережной. Он довёз меня на такси, а у подъезда привлёк к себе и поцеловал. Представляю, как осуждала бы меня мама. По отношению к Коле я не испытывала ни одного угрызения, всё равно я уже давным-давно соломенная вдова.
Я тихонько открыла дверь, стараясь не разбудить соседей. Оказывается, это так здорово — приходить домой в полночь! Я напевала под душем, смывая с себя речную тину, и мысленно выбирала одежки для пикника. На всякий случай завела будильник — вдруг засплюсь, в последнее время я так сладко сплю, — и упала в кровать. Может быть, я дура? Может, надо было сегодня с ним пойти?
Я уснула счастливой. А беде уже не было до меня никакого дела — несколько часов назад она нанесла свой решающий удар и умчалась дальше, в следующую семью. Я тогда гуляла с кавалером и жила для себя.
====== 12 ======
Не живите для себя, если у вас есть дети. Не тратьте на себя ни единой секунды, если хотите, чтобы с ними было всё в порядке. Не оставляйте их ни миг.
Как-то раз я услышала по телевизору выступление матери ребёнка-инвалида, и её слова запали мне в душу: «Любая мама, не только мама ребёнка-инвалида, живёт до того момента, когда у неё рождается ребёнок. После этого она уже не живёт».
Было что-то страшное в этих словах, но теперь я с ними согласна. Ходите по филармониям и крутите романы до рождения первого ребёнка. После его рождения ваша жизнь закончена, теперь будет жить он, а ваше предназначение сводится к заботе о нём. С этой минуты вы должны круглосуточно беспокоиться за него, бояться и переживать, не думая о себе. Я прожила для себя четыре дня, и судьба жестоко покарала меня за это.
Став матерью, женщина должна забыть о себе навсегда.
Меня разбудил звонок. Спросонья я хлопнула по будильнику, но трещал не будильник, а телефон. Я не хотела брать трубку — наверняка это мамины приятельницы, но звонки не прекращались, и я заставила себя встать.
— Алло, — хриплым со сна голосом сказала я.
— Наконец-то я тебя нашла! — заорала Анжела. — Всю ночь звонила, а ты вон куда забралась. Спасибо, Ваня догадался позвонить на городской.
— Что случилось-то?
— Ты только не волнуйся, сейчас уже лучше.
— Да что стряслось, чёрт тебя дери!!!
— Дети отравились. Сейчас уже всё в порядке. Врач приезжал. Спросил: что ели? А у нас ничего не было, кроме картошки. Он так и написал: аллергия на картошку. У всех. Ты можешь не приезжать, они уже играют, бегают…
— Нет, я всё-таки приеду.
Позвонила Коле — недоступен. Заметалась, собирая сумку: документы, деньги, уголь в таблетках. Воду, газ перекрыть. Вот тебе и пьянки-гулянки. Махнула расчёской по волосам и без завтрака, не умывшись, помчалась на вокзал. По дороге выбросила визитку вчерашнего бой-френда, чтобы она случайно не попалась на глаза Коле. Позвонить не успела, мне была дорога каждая секунда. Будет считать меня кидалой.
При первой же возможности куплю сотовый телефон. Автобус едет три часа, и мне двадцать раз хотелось позвонить Анжеле по дороге. Чем они могли отравиться? Может, нахлебались речной воды? Или Анжела купила что-то несвежее? Господи, скорей бы доехать. В чужом городе я заблудилась, проговорила всю телефонную карточку, выпытывая у Анжелы, как добраться до её пригородного дома, и кое-как добралась к четырём часам вечера.
Дети встретили меня бодрые, весёлые, облепили со всех сторон, но что-то мне не понравилось в поведении Анжелы. В её словах и жестах появилась робость, несвойственная наглым и шумным бабам, и в каждом взгляде мелькал затаённый страх. Я отнесла это на счёт чувства вины и подробно расспросила её об отравлении. Оказалось, что всех детей тошнило, у некоторых болела голова, и всё.
— Может, случайно газу нанюхались? — спросила я. Мы сидели на кухне и пили кофе. Орать и скандалить не хотелось.
— Где? На кухне я сама весь день, а на чердаке газа нет.
Меня осенило.
— Анжел, а не мог Прошка дать им что-нибудь покурить?
Она вытаращила глаза.
— Мой Прошенька? Да он сигарету в руках не держал. Я специально даже мужиков выбираю некурящих, чтоб не подавали ему пример.
Я покивала и не стала говорить, что имела в виду не табак, а нечто более современное. Ну да ладно — отравление прошло, и слава богу. Анжела была гостеприимна и вежлива, но не уговаривала меня остаться на денёк-другой, и я поняла, что детей надо увозить завтра же на утреннем автобусе от греха подальше. Я не верила, что Анжела ничего не знает.
Явился Юрик — высокий и толстый, под стать Анжеле, и потребовал шашлыки. Анжела начала заквашивать свинину, а я пошла к детям. Ни на начинающих наркоманов, ни на жертв насилия они не походили, нормальные весёлые дети. Они потащили меня к речке, до которой три шага пути, и заставили искупаться. Я вовремя вспомнила, что у меня в сумке лежит мокрый со вчера купальник, и переоделась в кустах.
Алина и Ваня тщетно учили меня плавать, мы брызгались и плескались, малыши визжали, и это был последний день, когда я чувствовала себя счастливой матерью шестерых детей. Такими я их и вспоминаю — здоровыми и смеющимися, как они брызгаются водой и гоняются друг за дружкой по берегу.
Вечером были шашлыки под сухое красное, Юрик рассказывал небылицы, и даже Проша вышел из своей комнаты. Это был худенький, стеснительный мальчик в очках, затюканный до предела. На одной его щеке красовался след оплеухи, заметный даже в свете костра. Ситуация нравилась мне всё меньше, но я не лезла с расспросами. Анжела явно от меня что-то скрывала, но я считала, что правда рано или поздно сама вылезет, и придерживалась версии о наркотиках. О том, что бывают вещи пострашнее наркотиков, я не задумывалась.
Наутро мы уехали. Анжела, похоже, была рада, хотя и старалась это скрыть. В автобусе Але дважды становилось плохо, и водитель притормаживал у кустов. «Ей надо на качелях качаться, — посоветовал он, — тренировать вестибулярный аппарат».
Как-то из головы вылетело, что возвращаться нам придётся в тот дом, где меня атаковало нечто. Но выбора не было, не тащиться же с усталыми детьми в мамину городскую квартиру. Ключ лежал под калиткой, кошки сидели на заборе и умывались. Я отперла дом… Никого. Мельком взглянув на порванную обшивку, я вошла в дом первая. Нужно было переодеть и накормить детей.
Зазвонил телефон.
— Алло! Мама? Слава богу. Как доехала? Да… Да… Хорошо. Справляюсь. Ну, удачи вам. Насте привет.
Дети устали с дороги, и мы отложили установку бассейна.
Вечером зашёл Коля и без приветствия спросил в упор:
— Где носки?
— В твоём шкафу на нижней полке, — машинально ответила я и убежала мыть посуду.
Коля ушёл, хлопнув дверью.
А тут ещё у детей огорчение: Хвостатик в клетке подох. На мой-то взгляд он правильно сделал, но у детей было другое мнение. «Мама, ты же его совсем не кормила! И поилка высохла!» — хныкали дети. Можно подумать, мне тут до мыша было. Я их успокоила, как могла, и объяснила, что пустая кормушка и сухая поилка ни при чём, а у него просто срок годности вышел, ведь мыши живут недолго. Дети мне поверили.
Жуткие атаки на дверь больше не повторялись. Так я и не узнала, что это было: полтергейст или чья-то злая шутка. Мы поставили бассейн следующим утром, но прежнего энтузиазма у детей уже не было, и купался один Сеня. По сравнению с рекой наш бассейн выглядел жалко, и я задумала съездить с детьми на неделю в город: буду водить их на пляж, а потом покупать мороженое. Здесь-то оно редкость.