— А по этому вопросу обращайтесь к доктору, — отрезала медсестра. — Тут не я решаю. Если она разрешит — усыновляйте. — И она, гордо подняв голову, пошла к лифту.
— Пока я буду просить разрешения, ребёнок умрёт! — крикнула я ей вслед, но меня никто не слушал.
В следующую минуту я наделала серию глупостей. Сначала попыталась снова забрать малыша, но в кубовую меня не пустили. Тогда я начала лихорадочно предлагать уборщицам деньги, чтобы они позаботились о ребёнке до моего возвращения. «Чтобы нас с работы выгнали?» — взвизгнула одна из тёток и бросила бумажку мне под ноги. Я впала в истерику, умоляла их, но меня просто вытолкали из коридора. Я побежала вверх по лестнице, потом вернулась к лифту, но кнопка вызова не работала, и я опять побежала по лестнице.
Моя врачиха была завалена работой, и мне пришлось прождать в коридоре час. Я опоздала на кормление. К тому времени, как врачиха смогла принять меня в своем кабинете, я уже извелась вконец. Сбивчиво я рассказала ей о происшествии в кубовой. Она не удивилась, но впредь запретила мне спускаться в служебные помещения.
— Но…
— Не перебивайте меня. Сначала выслушайте, что я вам говорю. Вы должны заботиться о своём ребёнке, а не о чужом. Вот сейчас вам надо быть на кормлении, а вы мечетесь по всей больнице, как молодая. А вам, между прочим, уже за тридцать.
С этим было не поспорить — на днях мне стукнуло тридцать один.
— Вы меня слушаете? — продолжала она. — Вы вообще осознаёте, что происходит?
— Он там умирает. Разрешите мне усыновить его.
— Что за глупости. На него и документов-то нет. Возьмите ребёнка из детдома, если вам мало своих.
— Он умирает сейчас, пока мы разговариваем.
— Вы мать, у вас прекрасный сын. Мы делаем всё возможное, чтобы он был здоров. А вы пренебрегаете своими обязанностями. Вам нужно кормить ребёнка, а не витать в облаках.
— Вы разрешите мне усыновить того малыша? Я кормила его.
— Ай, какая замечательная мама. Свой ребёнок голодный лежит, а она кормит абортивный материал. Красота. Вы ещё мне заразу разнесите по всей больнице.
— Он был голоден. Почему нельзя усыновить его?
Врачиха фыркнула.
— Не отнимайте у меня время. Будете себя вести неадекватно, окажетесь в психдиспансере, а ваши дети в детдоме.
— Я больше не могу так. Мне дурно… — Я спрятала лицо в ладонях.
— Вот так-то лучше, — обрадовалась врачиха и прописала мне успокоительное.
Я вернулась в палату, разбудила Сенечку кормить. На вопрос соседки, где меня носило, я чуть не разревелась и слово за слово рассказала всё.
— С таким настроением нельзя ребёнка кормить, — знающим тоном прокомментировала соседка, — а то плохая энергетика передается.
Она кормила свою Алину всегда в хорошем настроении. У этой женщины настроение вообще не портилось никогда и ни от чего.
— Ерунда это, — возразила я. — Лишь бы по часам. У меня из головы нейдёт тот ребёнок.
— Просто ты не вовремя спустилась за шваброй. Где твоя кофта?
— Там валяется.
— И чёрт с ней, не ходи. Может быть, он ещё жив.
— Как ты можешь быть такой чёрствой?
— А что поделать? Это реалии нашей жизни. Тебе правду сказали, это происходит каждый день.
— Он и сейчас стоит у меня перед глазами.
— Пей, что прописали, и забей на всё. Выйдешь из больницы и забудешь.
Увы, забыть Гошу я так и не смогла и на следующий день завела денежную дружбу с уборщицей — не той, которая меня хватала, а со второй. Я ей совала сотенную бумажку, а она на полчаса становилась моим собеседником. Мой первый вопрос был задан шёпотом:
— Ну, как он? Умер?
— Умер, умер, — закивала тётка, пихая деньги в карман. — Отмучился. Нынче утром. От голода. А мож, замёрз.
Я похолодела. Значит, всю ночь, пока я спала… Да его десять раз можно было спасти! Я проревела час, слыша со всех сторон, что я дура. Тогда я ещё не понимала, что столкнулась с системой.
Что-то во мне крепко переменилось после той трагедии, которая была трагедией лишь для двух человек: для меня и Гоши, а для остальных инцидентом. Уборщица рассказала о других подобных случаях, чем вогнала меня в депрессию окончательно. Жизнерадостной соседке хотелось поболтать, а я ходила как в воду опущенная, и чтобы меня утешить, она заговорила о перевоплощении.
— Он возродится в следующей жизни, — сказала она.
Видимо, в моих глазах мелькнуло что-то вроде надежды, потому что она начала пачками выдавать случаи, когда люди перевоплощались.
— Если человека убили выстрелом в голову, то в следующей жизни у него на голове будет родинка, — сообщила соседка, тыча пальцем в эзотерический журнал с фотографией чьего-то кривого уха.
— Хватит, — попросила я. — А то и у меня крыша съедет.
Через неделю их с Алиночкой выписали, а журнал остался мне в наследство. Толстый был, гад, но я его весь прочитала, чтобы не умереть с тоски. Свято место пусто не бывает. Моя новая соседка ругалась матом, курила и сына своего звала Прошей. Мы не ссорились, но и подружиться не смогли. Скользкие банки свекрови исправно падали на пол, но кубовой я теперь боялась как огня.
А вскоре и нас выписали.
Коля приехал на иномарке с цветами и своей мамой, сфоткал меня и Сенечку на пороге, потом я сфоткала Колю с Сенечкой и свекровью, и мы поехали домой. Из моей авоськи торчал журнал. Дети встретили нас весело и шумно, они искренне радовались младшему брату. Моя мама стояла на пороге и сдержанно улыбалась. Не знаю, каким образом, но они со свекровью умудрились стать лучшими подругами.
Наверно, судьба у них была схожая: обе растили нас в одиночестве, послав к чёрту мужей, обе всю жизнь проработали экономистами… и у обеих был несносный характер. Я с трепетом подумала, что будет, если они обе останутся мне помогать, и я окажусь между ними, как между молотом и наковальней.
А пока мы собирали праздничный стол. Все подождали, пока я покормлю Сенечку и уложу в старую Ванину кроватку, и началось семейное застолье. Мне ужасно хотелось сухого вина, но я знала, что нельзя. Мама налила мне и детям гранатовый сок. Тот день я запомнила как один из самых счастливых в моей жизни, но такие тихие, безмятежные дни выдавались всё реже и реже. Беда пристреливалась.
Мама устала за время моего отсутствия, теперь с нами жила свекровь, и я поняла, что мама ангел. Свекровь делала то же, что и мама, но плюс к этому устраивала слёзные истерики — строго через день и строго на полтора часа. Не знаю, что по этому поводу сказал бы Фрейд. Обе мамы ни в какую не понимали, что мне, конечно, тяжело, но без помощи было бы гораздо легче.
У Колиной мамы была серебряная монета, которую она совала во все сосуды с водой, включая детскую бутылочку. Свекровь вбила себе в голову, что если в воду положить грязную серебряную монету, то вода тотчас станет стерильной, и её не надо кипятить. Начались поносы. Я кипятила воду тайком, мыла чёртову монету с мылом, а свекровь, застукав меня за этим делом, надрывно кричала, что серебро обеззараживает всё…
То же самое свекровь думала о некоторых фруктах, в частности, о цитрусовых. Она резала на дольки немытые апельсины и раскладывала в вазочки. Я на апельсины после больницы смотреть не могла, но дети ели и получали заразу. Свекровь била себя пяткой в грудь и вопила, что цитрусовая кожура тоже всё обеззараживает, а у детей просто аллергия… На мытые фрукты ни у кого никакой аллергии не было, между прочим.
Если на столе стояла кастрюля с едой, то свекровь считала своим долгом вынуть оттуда ложку, облизать и засунуть обратно. Так же она поступала с упавшей соской — оближет и пихнёт в рот ребёнку. Мокрые Сенечкины пелёнки она не бросала в стиральную машину, а вешала в зале сушить и снова стелила Сенечке.
Все попытки поговорить с ней кончались истерикой. Да, она и Коленьке пелёнки никогда не стирала, и внуку не будет стирать, потому что маленькие дети и так чистые. А что в доме попахивает, так это нормально, ребёнок же. За месяц жизни со свекровью я чуть не… Простите, хотела выразиться.
К счастью, Коля всё видел, слышал и в один прекрасный день выставил свою маму точно так же, как раньше мою. Свекровь пригрозила сердечным приступом, но Коля был непреклонен и сам лично отвёз её домой вместе с чемоданами и серебряной монетой. Я с облегчением затолкала в стирку заскорузлые пелёнки и протёрла все дверные ручки хлоргексидином. Протирать мне помогала Аля, а за малышом присматривал Ваня. Какие же у меня всё-таки замечательные дети!