Она улыбнулась той улыбкой, которая живо напомнила ему студенческие годы. Искренняя и по-настоящему счастливая…
— И следующей весной я наконец доберусь до Блухенджа… Кстати, твои навыки мне бы пригодились. Подумай, Ник. Я была бы рада видеть тебя в составе группы. У тебя есть чутье.
— Спасибо, но… А Александр Сергеевич знает?
Ее лицо слегка омрачилось.
— Нет. Пока еще нет. Не хочу огорчать его раньше времени. Он полон идей, строит планы, хочет привлечь нового спонсора… нашел кого-то из местных, кажется.
Ник постучал в дверь трейлера и зашел. Профессор корпел над записями, но когда услышал шум, обернулся и отложил их в сторону.
— Николай, рад тебя видеть! Ты вовремя. Я как раз пытаюсь расшифровать церковные книги…
— Там используется греческая азбука в сочетании с монокондилом * монокондил — разновидность тайнописи, когда слово или сразу несколько слов пишутся за один прием, не отрывая пера от бумаги.
— Почему ты так уверен?
— Я видел книги… эмм… на фотографиях.
Александр Сергеевич сдвинул очки на нос и посмотрел поверх них на Ника.
— И кому же еще разрешили фотографировать это сокровище? — спросил он.
В его голосе звучало ревнивое негодование.
— Марьяне, — не стал лукавить Ник. — Ей попробуй не разреши.
— Ах вот оно что… — профессор успокоился. — А то я уже, грешным делом, подумал на группу Вити Семинихина. Дышит нам в затылок, ты подумай… Ну садись, садись.
Он торопливо сгреб записи в угол стола, освободив место.
— Я зашел, чтобы… — Ник замялся, не зная, как подойти к щекотливому вопросу. — Александр Сергеевич, почему вы взяли меня в аспирантуру?
Профессор нахмурился.
— Странный вопрос. С чего ты вдруг им озадачился?
— Я… Лиза вас же не… не шантажировала?
Александр Сергеевич вздохнул, и у Ника упало сердце. Неужели?..
— Николай, я взял тебя потому, что ты этого хотел. Ты, а не Лиза или кто-то еще. В нашем деле важно именно такое искреннее желание и способности хотя бы выше среднего, а не какие-то пустые амбиции, не подкрепленные ни талантом, ни усидчивостью… Ты был упорным, ты подрабатывал, несмотря на то, что тебе было тяжело совмещать подработку с учебой…
Ник выдохнул с облегчением и опустился на стул напротив профессора.
— Спасибо, — искренне поблагодарил он.
Тут его взгляд упал на записи.
— Давайте помогу? — предложил он. — Кстати, из того, что мне удалось расшифровать, получается, что гетьман подозревал… что кукла радиоактивна.
Профессор подпрыгнул на стуле.
— Да бог ты мой!.. — стукнул он ладонью по столу. — И ты туда же? Ладно, Марьяна, она же журналистка, падка до фальшивых сенсаций, но ты-то, ты-то!..
— Увы, это правда. Даже книги оказались радиоактивными. Специалист подтвердил это и сказал, что кукла могла быть сделана из урановой руды.
Александр Сергеевич все еще недоверчиво смотрел на него.
— Не верю. Откуда в то время взялась урановая руда?
— Ее могли добывать, не зная о ее опасных свойствах, но потом заметили действие на живые организмы и… По крайней мере, гетьман очень четко описывает все меры предосторожности для тех, кто должен был схоронить куклу, заметьте, в свинцовом ларце.
— Вот оно что… — протянул профессор и задумался, на его лбу пролегли глубокие морщины.
Ник возвращался домой то же дорогой, под сенью соснового леса, и настроение у него было приподнятым. В книгах они с профессором нашли частичное объяснение феномена куклы. Ее привез один из казаков из Дикого поля, что в ту пору находилось недалеко от Желтых Вод. Запорожские казаки строили там зимовники, а добыча железной руды, очевидно, использовалась для местных нужд. Вероятно, вместе с железной рудой попадались и те самые обманки, о которых упоминал специалист, что содержали уран. Куклу привез гетьману в подарок один из характерников, однако имени его в церковных книгах не было. Очевидно, монахи недолюбливали характерников, считая их необычные способности отголосками язычества, поэтому не посчитали нужным сохранить имя героя (или злодея?) для истории. Ник улыбнулся. Профессор расстроился из-за того, что его догадка о големе не подтвердилась, и быстро спровадил Ника восвояси.
Что-то белое мелькнуло среди темных сосновых стволов. Ник замер, тишина леса сделалось плотной и осязаемой, давящей на уши. Шелест хвоинок превратился в скрежет листового металла. Он прекрасно знал это состояние.