Они видятся каждый день, в разное время суток. Иногда Имс остается на ночь, иногда ловит Артура в номере до завтрака, иногда выволакивает на вечернюю прогулку. Артуру кажется, что у них обоих во лбу неоном горит: «Мы трахаемся». Но его это перестает смущать, наоборот, он гордится, что у него в любовниках такой, как Имс.
Он так втрескался в Имса, что порядком его ненавидит. И чем больше ненавидит, тем больше хочет, а чем больше хочет, тем больше ненавидит. Градус кипения все повышается, это замкнутый круг, и Артур в недоумении: где-то же есть предел этой экспоненте?
Имс его не очень-то расспрашивает о каких-то секретах и тайнах, но постепенно Артур замечает, что слишком много ему рассказал. Между поцелуями, лежа у него на груди, прижимаясь щекой к плечу, за бутылкой треклятого вина, под косячок забористой травы, которую Имс, кажется, достает из воздуха.
Это напрягает даже больше, чем то обстоятельство, что Артур заходится от восторга и криком кричит, когда Имс сжимает пальцы на его шее или оттягивает голову за волосы под немыслимым углом, когда трахает. В Имсе мало нежности, но потом Артур понимает, что это не так. В Имсе просто много проницательности.
И Артур за эти две гребаных, чудесных, несказанных недели так меняется, что не может вспомнить – когда это было так, что он видел собственное совокупление с кем-то со стороны. С ним ли это было? Потому что сейчас он не только не видит себя со стороны, он даже иногда не осознает собственных слов или действий, не дает им здравой оценки, не цепляется за детали. Так бывает во сне: страхи куда-то исчезают, и остается чистое чувство, которого в жизни почти не встретишь. Чистое вожделение. Чистое притяжение. Чистое предвкушение. И наслаждение тоже ничем не отягощено.
Когда Имс уходит, мир перестает быть теплого золотисто-красноватого оттенка, роняет его по капле, постепенно линяет. Сереет. Теряет жгучий вкус и пряный запах.
Артур словно бы просыпается без Имса. Но пробуждение это унылое. У Артура в мире, оказывается, есть какие-то социальные роли, какие-то функции. Куда-то надо бежать, что-то писать, кому-то звонить. Он с трудом заталкивает себя в действительность, как в тесный футляр. Он кому-то что-то должен. Он за что-то получает деньги. У него есть научные интересы. Это осознание наваливается, как камень.
Артур вполне мог быть прожить свою жизнь во сне с Имсом, как некоторые курильщики опиума.
Имс не поймет всех этих метаний, думает Артур. Никогда не поймет, еще и высмеет. Он слишком твердо стоит на земле, такие люди не понимают тех, кто все время мечется в поисках опоры и не находит ее. Для кого собственное восприятие не является чем-то, на что можно положиться. Чей разум подобен песку, который колышется от любого легкого ветерка. И любые факты, любые истины, любые обстоятельства – всего лишь знаки на этом песке. Их то сдувает, то заливает водой, то топчут прохожие. Ни в чем нельзя быть уверенным.
И все же как-то, сильно набравшись алкоголя, он спрашивает, подперев ладонью щеку:
– Тебе не кажется, что все это происходит во сне?
Имс непонимающе поднимает брови.
– Все… не слишком выглядит настоящим, – поясняет Артур.
Имс задирает брови еще выше, потом кладет руку Артуру на шею.
– Это потому, что ты все время ждешь чего-то, Артур. Может быть, ты ждешь только плохого, а может, нет, но не это главное. Главное – ты не живешь, дорогуша. Ты все время чего-то ждешь, тревожишься по поводу того, что будет. Или чего не будет.
– А ты – нет? – интересуется Артур.
– Я? – Имс издает презрительное «пфф» и пожимает плечами. – Я живу, как муха-поденка, если хочешь знать. Здесь и сейчас. Представь, вот ты жил и постоянно тревожился, что тебя собьет автомобиль на перекрестке. Или начнется атомная война. И этот страх мешал тебе наслаждаться жизнью. А потом ты просто поскользнулся в душе, ударился головой о кафель, и все. Нет тебя. Был ли смысл в твоих тревогах? Да никакого. Просто зря трепал себе нервы. Сделал свою жизнь хуже, чем она могла бы быть.
Артур криво улыбается и молчит. Имс, конечно, прав. Но где набраться такой же ясности? Это должно быть в крови. А у Артура кровь, похоже, замешана на стылой воде.
Артур действительно тревожится по поводу того, чего не будет.
Вернее, он не тревожится, нет, зря Имс его обвиняет. Он ЗНАЕТ, что ничего не будет.
Потому что в кармане одного из его щегольских пиджаков уже лежит билет в Бенин. Артур покидает Момбасу через несколько дней.
Момбасу и, разумеется, Имса.
Так лучше, думает Артур. Так однозначно будет лучше.
Сны, когда затягиваются, даже из самых сладких могут превратиться в кошмары. Надо уметь вовремя остановиться. И с вином, и с травкой, и с работой. И с влюбленностью тоже. Особенно – с влюбленностью.
Однажды Артур не остановился вовремя, и тогда остановили его. И это было очень, очень больно.
***
Он не прощается. Даже не говорит Имсу, что завтра вечером отбывает в Бенин. В последнюю свою встречу они и сексом не занимаются – просто сидят в баре «Савоя» и на этот раз лениво глушат виски, презрев винное сибаритство. Имс смеется, щелкает пальцами, жует какие-то орешки, рассказывает, как познакомился с Патрисом – рассказывает так, что все равно ничего не понятно.
– Чем ты занимаешься? – ступает на опасную территорию Артур, хотя знает, что это бесполезно. – Ну, легально.
– Всем понемногу, – хмыкает Имс. – Можешь считать меня коллекционером.
– Коллекционер? – осторожно уточняет Артур и делает глоток виски.
Виски хороший, для Имса всегда берегут все самое лучшее. Такое у него умение.
– Ну да. И немного торговец всякими безделушками. Там покупаю, здесь продаю, в Момбасе многие так живут. Ничего интересного. Это ты себе что-то придумал. Какие-то мифы. Будто я божок, экзотическое чудовище, которому покорны все энергии вселенной. Все это у тебя в голове, Арти. Тебе просто нравится выдумывать.
– Выдумал, значит, я тебя? От безысходности. Вот как ты считаешь?
– Мне по барабану, дорогуша. Я-то тебя не выдумывал. Мне это на хрен не сдалось. А вот у тебя в голове – гигантские тараканы. Но это даже умиляет. Для меня ты просто конфета с сюрпризом.
– Конфета с тараканами, – усмехается Артур. – Ну, спасибо.
Имс тоже усмехается. Они оба знают, что это только игра в слова, этакий пинг-понг, бессмысленный, за ним ничего – ну, почти ничего.
Артур смотрит, как поблескивают густые рыжеватые ресницы Имса в свете ламп и на следующий вечер, уже в самолете, никак не может отделаться от этого видения, оно словно намертво отпечаталось на сетчатке.
Перед этим Артур укладывает вещи в чемоданы торопливо, даже хаотично, совсем не так, как обычно; постоянно оглядывается – будто бежит, будто это война, и за ним сейчас придут, схватят, не пустят, уведут. Он надеется, что Имс не появится вдруг, ниоткуда, как он обычно это делает, часто вне всяких договоренностей. Артур не готов что-то объяснять, он хочет все закончить. Этот роман, он слишком пылкий, слишком телесный, удушающий в своей сладости и знойности, Артур уже более чем пьян им, он перебрал. Тело так жаждет Имса, так вопит, требуя его близости, что Артуру это кажется извращением. Он почти с омерзением вспоминает все свои оргазмы.
Но Имса… Имса, даже на пике распущенности, даже в самых нелепых позах, даже говорящего самые стыдные пошлости, он не может почему-то вспоминать с омерзением.
И в самолете, когда подозрительная железная штуковина летит сквозь стремительно чернеющую африканскую ночь, Артур вспоминает не беспорядочную возню на расхристанных простынях, не жадные губы и не то, как Имс двигается волной, всегда плавно, всегда ритмично, словно под неслышимую музыку. Не свой пот и не чужой, не сперму, не кровь от царапин, не закушенные губы, не вздувшиеся жилы на удерживающих его руках, не выпуклые вены на члене Имса.