Артур получает из темных рук, унизанных медными браслетами, маленький черный мешочек со слабым приятным запахом, в нем что-то перекатывается, какие-то камешки или что-то еще, но заглядывать туда ему запрещают. Он пожимает плечами, вежливо улыбается и покидает дом жрицы раздосадованным. Все идет не так, как запланировано, и это жутко раздражает.
Но впереди еще Котону, и Артур пока полон надежд.
***
В Котону они выезжают утром, пожевав в отеле каких-то терпких ягод и выпив кофе, которое здесь похоже на деготь и цветом, и вкусом.
Едут на мотоцикле – Артур скоро замечает, что мотоцикл здесь не только основное средство передвижения, но и работает в качестве такси. Вдоль дороги торгуют контрабандным бензином в пластиковых канистрах и стеклянных десятилитровых бутылках, машинным маслом, хлебом в корзинах, в городе к торговцам прибавляются чистильщики ботинок; тут же, на улицах разливают чапал. Артур успел выяснить, что это такое: сок каких-то растений заквашивается в выдолбленной тыкве, долго бродит, поэтому жутко воняет, но по вкусу напоминает квас, и дагомейцы все время пьют его в жару. Торговцы зачерпывают его прямо из этих самых тыкв железными кружками и дают из них попить всем желающим. Артур отворачивается от этого зрелища, ему слегка тошно. Ему достаточно того, что Ару везет его на старом мотоцикле, что не слишком приятно – скорость огромная для этой развалюхи, она подпрыгивает на колдобинах, в глаза летит пыль, и очень, очень жарко.
Хунган, к которому они едут, обитает в районе, где дома, кажется, просто лепятся друг на друга. Женщины здесь все без исключения носят корзины с едой и вязанки хвороста на голове, везде бегают маленькие дети, свистят, гомонят, а, увидев хорошо одетого европейца, таращат глаза и дергают друг друга за руки.
Хунган живет во вполне приличной по меркам Котону, да и всего Бенина, просторной квартире – хотя мебель здесь очень старая и везде какие-то непонятные салфетки и скатерти ярких цветов, сухие травы, медные тазы. Ару вручает ему бутылку ирландского ликера, которую Артур привез с собой – хунган к этому напитку очень неравнодушен. Он лыбится, показывая щербатые зубы и в качестве ответной любезности достает испанский джин и даже относительно чистые стеклянные стаканы. Прогресс, думает Артур, делая вид, что пьет. «Очень дорогой считается напиток, это большая честь», – шепчет на ухо Ару, и Артур чуть не выплескивает джин себе на рубашку.
«Он согласен, чтобы мы остались на сантерию, – шепчет Ару снова, и Артур вздыхает. Наконец-то.
День уже клонится к вечеру, когда в квартиру хунгана начинает набиваться народ. Больше всего это похоже на подготовку к какой-то разнузданной тусовке, и Артур уточняет у Ару, действительно ли сантерия будет проходить здесь, прямо в квартире. «Да, да», – радостно кивает Ару.
Хунган тем временем готовит себя для обряда, и когда он выходит к ожидающим его людям, Артур его просто не узнает: теперь это не пьянчужка со щербатой улыбкой, а где-то даже величественный, мощный старик в национальной разноцветной одежде, с браслетами на запястьях рук и щиколотках – из металла, кожи и просто шнурков.
Все рассаживаются в круг, молодая негритянка начинает обходить гостей с бутылками рома и мутного пальмового самогона и стаканами, и все тупо начинают пить. Откуда-то из угла разносится барабанная дробь, которая становится все более резкой, все более громкой, обретает жутковатый ритм, потом появляется шест, который каким-то непонятным образом втыкается в пол. Все поднимаются и начинают плавно подходить к шесту, что-то напевая, постепенно шаг переходит в подобие танца, и тут Артур внезапно понимает – а ведь вот оно, началось! Он уже пьян, ему не удалось избежать рома, как не удалось раньше все же избежать и джина, и сейчас реальность смазанная, она мягко обнимает его, и даже тамтамы не раздражают, а наоборот – от них немного хочется спать…
Как во сне, борясь с потяжелевшими веками, Артур видит густой дым, который исходит от черных свечей, видит, как хунган на пару с той же самой красивой негритянкой молодцевато двигается, разливая вокруг шеста воду тоненькой струйкой из кувшина, потом посыпает пол мукой и чертит на муке костлявой рукой с ветвистыми венами знаки лоа – веве. К тому времени все вокруг уже пляшут вовсю, кто как, одни – плавно покачивая бедрами и изящно вздымая руки над головой, другие – дергаясь в рваных экстатических движениях и закрыв глаза. И мужчины, и женщины разогреты и возбуждены, их щеки пылают так же, как пылают свечи, а потом Артур с легким ужасом и восхищением видит, как прямо посреди комнаты загорается настоящий костер – но он уже не в том состоянии, чтобы выяснять, насколько этот костер безопасен, ему не до того. Он не танцует, он лежит в углу в каком-то ветхом кресле, вроде бы поодаль от центра обряда, но он включен в него, все в нем начинает дрожать, и горячо в животе, и, о черт, он чувствует нарастающую эрекцию…
Барабанщики дубасят по своим тамтамам все яростнее, они тоже вошли в раж, плывет дым от свечей, комната наполнена запахом благовоний, от которых голова кружится и болит, и Артур вспоминает Имса, не может не вспоминать, все неутоленные фантазии, все забытые эмоции снова воскресают, да они никуда и не уходили. Ему кажется, Имс сейчас с ним, обнимает его, гладит, что он – в этой жаре, этих запахах, этом дыме и даже музыке барабанов, которое заставляет в такт вибрировать сердце.
Артур слышит со всем сторон вопли, гомон нарастает, он, сделав усилие, открывает все же закрывшиеся сами по себе глаза и видит в узловатых руках колдуна петуха, который вполне еще жив и смотрит на все окружающее, как кажется Артуру, с ненавистью, хотя, конечно, какая ненависть у петуха?
Артуру внезапно его страшно жалко, и он даже пытается отвернуться, но не успевает – хунган молниеносным движением выхватывает из-за пояса огромный мачете и с жизнерадостным криком сносит голову бедной птице. Голову старик торжествующе поднимает вверх, а обезглавленное тело петуха не падает на пол, как ожидает Артур, нет – оно бешено удирает от хунгана и несется прямо на Артура с космической скоростью, влетает в его колени и только потом падает, разбрызгав по пути, кажется, пинту крови и конечно, кровью обмазав и Артура – как ему кажется, от пояса до пяток.
Хунган кричит в еще большем экстазе, и тут начинается совсем уж дьявольская свистопляска: танцы превращается в оргию, все обнимаются, лапают друг друга, сосутся, обливают алкоголем и обмазывают мукой из кувшинов, многие падают на пол и бьются, словно в эпилептическом припадке, а Ару пьяно бормочет что-то насчет особой склонности лоа, пока Артур бессмысленно пытается растереть по брюкам петушиную кровь. Его мутит, ему жарко, черные глаза хунгана наблюдают за ним, но это не самое страшное – Артуру совершенно точно кажется, что за ним наблюдает кто-то еще. Кто-то далекий, сильный, ужасный, необъяснимый. Ему кажется, что теперь он помечен раз и навсегда.
Ему удается вырваться на воздух, в абсолютный мрак, если не считать россыпи мелких и ярких звезд на далеком небе, и он закуривает, едва удерживая в трясущихся руках зажигалку.
Ничего, успокаивает себя Артур, не в силах унять дрожь, когда-нибудь он вспомнит обо всем этом с улыбкой, там, в Париже, где в вазе будут лежать красивые раковины, а на стене – висеть маска вудуистского шамана. Потом он будет только рад, что поучаствовал вот в таком вот приключении, что пережил острые эмоции. Ведь жизнь коротка, как там говорил Имс, нечего трепать нервы, нечего бояться, надо жить здесь и сейчас.
Но именно здесь и сейчас происходит нечто ужасное, и Артур не может объяснить собственный ужас.
Может быть, это опять его голова, может быть, его бедный мозг снова вышел из строя, а может, это все алкоголь, наркотические благовония, тамтамы, гипнотические способности колдуна и острая, острейшая, режущая тоска от разлуки с человеком, который впервые смог его сделать своим.