Между розовыми и черными тенями спина Артура – словно неловкий рисунок тушью, трогательно-угловатый, неловкий и пронзительный.
Артур сидит так уже час, не меньше. Иногда он начинает раскачиваться вперед-назад, совсем чуть-чуть, едва намечая движение. Имс тихо лежит под простыней и следит за собственным дыханием: легкий вдох и длинный медленный выдох, и пауза между ними на долю секунды. Артур не должен заметить, что Имс за ним подглядывает. Когда Артур знает, что Имс на него смотрит, он совсем другой. Тогда у него осанка балерины, непроницаемое лицо, и он весь – сплошь сборник язвительных комментариев, за исключением тех моментов, когда они трахаются.
Хотя это преуменьшение. Сильное преуменьшение.
Имс приехал десять дней назад и на следующий же день заставил Артура переехать из дурацкого отеля, где любой жилец на виду, как мартышка в клетке, на виллу в старом квартале, где остановился сам. Артуров отель при первом же взгляде вызывает у Имса головную боль и приступ тошноты – настолько паршивые подделки под старину до этого встречались Имсу только в Европе. Вилла тоже не образец чистоты стиля, но это хотя бы настоящий восемнадцатый век, и пусть особняк слегка заплесневел, зато он находится в глубине большого заброшенного участка, так густо заросшего буйной растительностью, что его почти не видно с улицы. С тыла на виллу наступают джунгли, и похоже, что владельцы не расчищали своих владений примерно с момента постройки.
Имс балдеет: вокруг нет никого, и единственный живой человек, кроме него самого, – это Артур. На третий день Имс ловит себя на мысли, что люди вообще сгинули с концами, и, кроме них, с Артуром больше никого нет. Вообще.
Имс не углубляется в размышления, ему просто нравится, что они одни на целом свете. Даже не так – ему нравится, что рядом с Артуром нет никого, кроме него.
Если же углубляться в размышления, то придется признать, что Имс бы с большим удовольствием в принципе исключил контакты Артура с кем-либо еще. Не выпускал бы никуда, запер бы, оставил себе, чтобы Артур видел только его, говорил бы только с ним, думал бы только о нем.
Артуру не нужен никто, кроме Имса. Просто Артур еще этого не понял, но Имс уверен – много времени ему не понадобится. Может быть, сейчас Артур еще не готов это признать, Имс чует прямо-таки кожей, как внутри Артура идет война, но результат все равно будет один, в этом нет ни малейших сомнений.
И это, конечно, не любовь. Имсу смешно, когда он думает про любовь и всю чушь, которую принято накручивать вокруг этого понятия. Это – намного сильнее, важнее, значительнее, это то, без чего нельзя жить дальше. Это – взаимная необходимость, когда ни один не выживет без другого. Артур этого еще не понял, но Имс согласен потерпеть. Внутри него тикают невидимые часы, и он знает – ждать осталось совсем чуть-чуть.
Большую часть этих десяти дней они проводят в постели. Это не считая ночей. Днем Имс едва-едва находит в себе силы выйти, и то только потому, что ясно, как белый день, – ни один посторонний человек не сунется на виллу, а на нем все же висят обязательства. Однако каждый раз, когда Имс находит в себе силы оторваться от Артура и выйти в город, он сначала ощущает прилив раздражения, и только потом его будто обдувает свежим ветром и в голове проясняется: и тогда Имс снова получает удовольствие от толпы на улицах, от пестрых зданий, от взглядов проходящих мимо женщин и от виски – он всегда заворачивает в какой-нибудь бар, прежде чем вернуться и снова утонуть в сладком омуте прогнившего французского особняка с покосившимися колоннами портика.
Секс все такой же умопомрачительный.
Все чаще Имсу кажется, что вместо него на вилле с Артуром живет кто-то другой.
***
Артур вдруг сгибается в три погибели и хватается за голову, как будто его скрутило острым спазмом. Имс все так же тихо лежит, не делая ни одного движения. Спрашивать, что случилось, бессмысленно. Артур все еще болеет своей внутренней войной, и иногда сражения прорываются наружу настоящей болью. Имс просто ждет, не спрашивая. Артур либо отговорится какой-то чепухой, либо превратит разговор в бред. Пару дней назад Имс сделал такую глупость, не утерпел – полез с вопросами и поцелуями. Нарвался на гневную и язвительную отповедь, чуть не схлопотал в глаз, и дальше около часа принимал участие в драме на тему «у нас ничего не выйдет, пора все это прекратить, пока не поздно».
У Имса от таких разговоров несварение желудка. Имс вообще не выносит драм ни в каком виде. Не то чтобы он не ожидал такого от Артура, Артур по сути человек-драма, но, блин, почему Артура накрыло, Имс решительно не понимает.
Не вопрос, Имс с радостью подыграл бы Артуру, если уж тому так хочется страстей, но на самом деле именно сейчас Имсу слегка недосуг. И любовная драма, и бриллиантовая афера одновременно – перебор. А, кроме того, можно все испортить, вкрадчиво намекает внутренний голос. Артуру придется потерпеть и справиться самому.
Мы подождем, внушает внутренний голос. И все будет хорошо.
Правильно.
Где-то очень в глубине души Имс жалеет, что поддался собственным желаниям. Артур бы никуда не делся, убеждает себя Имс, когда выходит прогуляться. Делая знак бармену налить еще порцию виски, он говорит себе: надо было сначала разрулить это опасное дело, что они затеяли с Коббом, а потом уж полностью посвятить себя Артуру. Повести атаку по правилам, долго, с прорывами и тактическими отступлениями.
Вместо этого Имс принимает участие в пошлейших ссорах.
Это немного бесит.
– Ma vie cesse quand tu pars,* – вдруг говорит Артур.
Говорит очень отчетливо, и французские слоги, звеня, как осколки хрустального фужера, рассыпаются по спальне.
Имс замирает, но Артур даже не поворачивается к нему, и до Имса доходит, что Артур разговаривает с самим собой. Голос такой хриплый, будто Артур кричал все ночь напролет.
– Je suis malade,** – продолжает Артур равнодушно, как будто беседует с кассиром в магазине, – parfaitement malade.**
Потом Артур то ли мычит, то ли стонет, звук тихий и сдавленный, точно Артур затыкает себе рот – Имсу все так же не видно ничего, кроме скрюченной, напряженной спины с натянутыми, как канаты, мышцами. Позвонки натягивают кожу так, что Имсу кажется: у Артура скоро прорежется гребень, как у какого-нибудь чудовища.
Имс плотно закрывает глаза. Кажется, не помешает поспать еще какое-то время, пока Артур не успокоится сам по себе. Может, это малодушно, но Имс сейчас не готов, просто не в силах ничего сделать. Имсу всегда казалось, что в таких ситуациях отлично срабатывают объятия, но с Артуром это не помогает. Иногда, когда они обнимаются, занимаются сексом, просто лежат рядом, Имс чувствует, что Артуру больно. Нет, не потому, что Имс делает что-то не то, но словно сама кожа Имса обжигает Артура, словно ему приходится терпеть, словно он всегда балансирует на грани боли и удовольствия.
И при этом Артуру все время мало Имса. Это хороший знак.
Имс думает: пожалуй, ему и впрямь не помешает еще поспать. Артур все так же сидит на краю кровати, покачиваясь, и от этих медленных равномерных движений глаза Имса слипаются, наливаясь горячей сладкой темнотой.
***
Во сне Имса тоже темнота. Но другая – нежная, обволакивающая, душистая. Имс плывет и не может надышаться, счастье внутри растет огромным теплым комом, растекается по венам и артериям, растворяется в мышцах, захватывает каждую клетку тела, и вот у Имса уже и вовсе нет никакого тела, а просто он сам по себе сгусток счастья, огромен и всесилен, он сам по себе океан, мир, божество, вселенная.
Наконец-то, думает Имс, наконец-то! Дождался, дотерпел, вернулся, нашел! Вот он, ну же, ну вот еще совсем чуть-чуть, и я снова буду, буду, буду, буду с тобой, мой, как же хорошо, наконец снова, наконец-то!
Наверное, он сейчас взорвется от этого всепоглощающего счастья, которое растет-растет-растет внутри него и лопается, как огромный золотой светящийся шар. И сам Имс лопается вместе с этим шаром счастья и чувствует себя на самом деле вселенной.