В голове снова бьют барабаны, а внутри своей головы Артур мечется, как в страшной черно-белой клетчатой комнате, между любовью и ненавистью. Этот полет – самый мучительный в его жизни. Он чувствует, что на него взвалили ношу, которая для него непосильна. Он не может вынести этой любви, она слишком тяжела для него, она давит на глазницы, сверлит череп, разрывает грудь…
Лучше бы ее не было. Лучше бы никогда он не встречал Имса.
Имс вполне может его убить. Артур хорошо помнит пятна крови на его рубашке в ту ночь, когда между ними все началось.
Не логично ли будет, что все так же и закончится?
Артур не знает, хочет ли он крови. Но в нем просыпается жажда, которую ничем не утолить – жажда владеть другим человеком до конца, до самых глубин чужого сердца, которое должно ощущаться как свое. Он теперь понимает, что имел в виду Зюскинд, когда писал финал своего «Парфюмера». Он готов съесть Имсово сердце, только чтобы оно навсегда принадлежало ему.
Но ужин на этот раз состоит почти из одного вина, они закусывает его полосками вяленого мяса. Очень вкусно, и вино выше всех похвал – оно еще более потрясающе, чем то, которое они пили у Люмье, Артур не знает, как такое возможно. И пьянит еще сильнее.
Они разожгли камин, и по стенам и по потолку мечутся, весело и разнузданно пляшут огромные рогатые тени. Отблески пламени играют в стеклянных боках бокалов, и Артур пьет и пьет, словно не может напиться. Во всем его теле разгорается адское, жадное пламя.
Они лежат в постели полураздетые, неторопливо пьют вино и смеются, Имс рассказывает что-то из своей богатой биографии, шутит и поглаживает Артуровы пальцы.
– Артур, я тебе должен сказать о наших планах, – вдруг серьезно говорит он.
– Наших планах? – фальшиво усмехается Артур. – А у нас есть планы?
– Малыш, нам придется расстаться ненадолго. У меня дела вошли в такую стадию, что придется уехать на время, а тебя оставлять одного здесь никак не хочу. Здешний воздух вреден для таких тонких натур, знаешь ли. Так что отправлю тебя в Момбасу – полетишь один, но там пойдешь по адресу, который я дам. Ну и будешь ждать меня, тебя спрячут надежно, поселят с комфортом… Я обязательно вернусь, и довольно скоро.
– Конечно, – холодно говорит Артур. – Как скажешь.
Имс, конечно же, не хочет его убивать. По крайней мере, своими руками.
Он хочет избавиться от него более элегантно.
Как мило с его стороны.
Артур весь дрожит. Он как мальчик из того рассказа, который поразил его, начинающего этнографа, еще во время учебы в университете. Это был мальчик, который стоял в круге соли, охраняющем его от беснующихся призраков. Стоял и смотрел на них, а потом взял и шагнул за круг.
Вот и Артур сейчас чувствует себя так, будто шагает за границу соли.
И когда Имс поворачивается с жадным блеском в глазах и бросает его одним рывком на живот, он стонет еще до того, как чувствует в себе любовника. Имс сегодня пьян, а пьяный он всегда жесток, но Артуру как раз этого сейчас и надо, он стонет во все горло, пока Имс втрахивает его в постель, словно сваи забивает, без всякой жалости. Вся комната точно скачет, а прямо перед глазами Артура на кресле какая-то очередная редкая книга этой виллы, а на ней – драгоценный нож для разрезания страниц, и Артур почему-то не может отвести от него взгляда…
Даже тогда, когда Имс внезапно с каким-то диким рыком накидывает ему на горло свой кожаный ремень и тянет, приподнимает над кроватью, будто за вожжи, Артур продолжает смотреть в одну точку.
– Я на тебя ошейник одену, Арти, – шипит Имс в ухо, и по его голосу Артур чувствует, что он уже на грани оргазма, чувствует это и по неровной, хаотичной дрожи Имсова тела. – Надену ошейник с моим именем, чтобы все знали, что ты мой!
И оба срываются в крик.
А потом Имс вытаскивает из Артуровой задницы обмякший член и тяжело, пьяно, сонно откидывается на смятые простыни. У него оскалены зубы и, слава богу, прикрыты глаза, и Артур пользуется этой секундой, чтобы схватить этот гребаный нож, настоящий кинжал, и с размаху вонзить Имсу в грудь.
Удар такой сильный, что даже у Артура выбивает дыхание, а Имс удивленно открывает глаза, потом рот, но потом его крупно встряхивает, и из приоткрытых губ толчками начинает литься кровь.
Никакой агонии, смерть приходит к нему мгновенно, точно выдергивает из этого бытия.
Имс все-таки всегда был везунчиком.
Рогатая тень на стене уже не мечется, она неподвижна и словно бы всматривается вглубь комнаты.
А кровь течет и течет, она липкая, темная, она наступает на Артура, словно багровая река, неумолимо подбирается к нему, и с ней мешается вино, струйкой льющееся из опрокинутой бутылки, и в свете пламени камина оно точно такого же цвета, как эта кровь.
А потом Артур видит свои руки – как будто в кино крупным планом, и они красные, мокрые от крови, и тоже липкие, даже пальцы склеиваются, когда он успел их запятнать, и это совсем не похоже на вино, нет, это нечто совершенно другое, страшное, то, чего никогда, никогда не смыть, как в страшных сказках о Синей Бороде, где пятно все время проявлялось, хотя чем его только ни терли, чем только ни сдирали вместе с кожей…
И, прижав окровавленные пальцы к груди, Артур падает без сознания рядом со скрюченным телом, на залитые красным простыни.
Огонь весело потрескивает в камине.
Эпилог
Артур думает, как он был глуп, когда считал болото у виллы в Котону своим врагом. Болото становится ему самым верным другом, когда он скрывает следы того, что сделано.
Он действует удивительно холодно, ум ясен, как воздух осенью, никогда Артур еще не наблюдал у себя такой ясности ума.
Да, ему совершенно ясно, что он сделал и почему. Ему ясно, что он душевнобольной, что ему придется долго лечиться и что теперь ему уже никогда и никак не искупить своей вины.
Он не знает, было ли наложено на него проклятье вуду – или же Бенин просто довел его до безумия.
Он ничего не знает.
Ничего.
Он сжигает куклу, и бусы, и мешочек-оберег от мамбо, он сжигает простыни, на которых занимался любовью с Имсом – и на которых занялся с ним смертью.
Он очень тщательно заметает все следы и летит домой.
Париж – как белое утро после тяжелого алкогольного сна, после наркотической галлюцинации. Он очень рационален, этот город, так же, как вся эта нация, все это бредни насчет романтических французов, больших эмоциональных сухарей еще поискать в мире. И именно поэтому Артур здесь немного легче дышать.
Он записывается на прием к психоаналитику, он старательно пьет выпитые таблетки, так долго и так старательно, что постепенно Бенин кажется ему сном.
Ах да, он больше не этнограф. Он сжег сказки масаи в том же камине. В том доме, который теперь страшной дырой зияет в его памяти и занимает, похоже, все его подсознание.
Проходит еще какое-то время, и он уже не уверен, что сделал что-то плохое, но иногда ему снятся страшные сны: в них измазанное белым лицо какого-то зловещего старика, и алые когти, и фигуры с рогами, и разлитое красное вино, которое почему-то наводит особую жуть…
Хотя он помнит все меньше и меньше, и постепенно даже сны начинают забываться сразу же, как только он просыпается – от них остается только ледяной ком страха в желудке и мелкая дрожь по всему телу.
Артур работает администратором в библиотеке, ему всегда нравился порядок, ему всегда нравилась система. Он считается ценным сотрудником.
Артур стал полным и бесповоротным асексуалом. Его тело словно бы навсегда замолчало и не подает больше никаких сигналов. Его никто не волнует, никто не привлекает. Он даже не дрочит – ему просто не хочется. Да он даже эротических снов не видит – впрочем, он же теперь вообще не видит снов. Точно. Может, это и к лучшему.
Впрочем, сама жизнь мерцает вокруг, как сон.
Он не помнит, сколько прошло времени… – да что там, он не помнит, от какого события он начал этот отсчет. От чего прошло сколько-то времени? От чего, пусть кто-нибудь ему скажет? Просто что-то словно бы темнеет под водой в его памяти, а что – он не помнит. Но оно его мучает.