Послышался слабый шорох сминающейся бумаги. Алексей сбросил смятый конверт на пол и ногой затолкал его под стол.
Теперь он был озабочен лишь одним: не забыть чего-нибудь. Он придирчиво осмотрел стол, словно ученый перед сложным опытом. Как будто все в порядке. Нет, сказал он себе, «как будто» не годится. Время есть. Еще раз обдумать. Не спеша он повторил про себя: «На обеих бутылках теперь только отпечатки пальцев Игоря. На стакане — тоже. И вилка осталась только его. Всё».
Он почему-то вдруг вспомнил, как в прошлом году в профсоюзном доме отдыха, куда ему дали тридцатипроцентную путевку, он следил от нечего делать за игрой в шахматы двух отдыхающих. Один, толстенький, балагур и весельчак, делал ходы быстро, с прибаутками. Второй, высоченный и сутулый, с раздраженным, хмурым лицом, по которому, словно живые, двигались красные пятна, протягивал к фигуре пальцы, почти касался ее, отдергивал руку, снова тянулся, в нерешительности замирал, и, когда в конце концов делал ход, на лице его застывало выражение мучительной неуверенности, что пошел не так. Следить за ним было неприятно, и все болели за толстяка. Но выигрывал неизменно сутулый…
Оставались деньги. Найти их нужно было обязательно. Если у простого слесаря, да к тому же уже недели три не работающего, находят пятьсот рублей — это должно насторожить, должно не вязаться с очевидной картиной самоубийства. Без них — другое дело. Парень бросил работать, выгнали его из драмкружка, пил неделю подряд… Иди, влезь мертвому под черепушку. Докажи, что не так.
В прошлый раз, говоря о деньгах, Игорь невольно бросил взгляд на тахту. Куда еще этот лопух мог их спрятать?
Алексей провел рукой по салатного цвета вылинявшему покрывалу — не чувствуется. Перекатил спящего Игоря в сторону-тот только всхрапнул коротко и затих, — снова пошарил… Нет. Не было денег и под подушкой. Он стал на четвереньки и заглянул под тахту. Одна из ножек козелков отломалась, и вместо нее был подложен кирпич. Алексей засунул под тахту руку, пошарил за кирпичом… Так и есть. Спрятал, называется, лопух. Он вытащил сверток, развернул газету — они, те самые двадцатипятирублевки, — сунул деньги в карман. Можно было идти. Капкан был взведен, наживка насажена. Когда он проснется с сухим ртом и тяжелой мутной головой и увидит на столе стакан «кровавой Мэри», он обязательно потянется к нему. Сам жаловался, что всегда тянет его опохмелиться. И уж не выльет — это точно. Не такой Игорь человек, чтобы выливать водку. И если не сразу, то позже высосет, но высосет обязательно…
Теперь прислушаться к шагам в коридоре и идти. Лишь бы не заметили его в момент, когда он выходит, а там неважно. Когда по коридору шел человек, а когда наступила смерть. Разница. В несколько часов разница. Для того все и придумано. Да и мало ли кто ходит по коридору: кто, когда, к кому. И все-таки застраховался, кругом застраховался. Даже найдут его, не дай бог… Пожалуйста. Когда он был, а когда Игорь помер. Разница. Можно идти. И снова он вспомнил руку шахматиста, протянутую — вот-вот возьмется за фигуру — и все же колеблющуюся. Три шага до двери. Выйдешь — и тогда уже ничего не исправишь, не вернешь и будешь грызть себя. Казнить без конца, почему не мог подумать, еще и еще раз проверить.
«Глупости, — подумал он, — кругом застраховался и перезастраховался. В три госстраха. И все-таки…»
На мгновение ему захотелось вылить содержимое стакана. Только вылить. И можно будет не напрягаться, не думать, не забыл ли чего-нибудь, сбросить груз, размять плечи, расслабиться. Но тогда нужно будет думать о другом. «Гражданин Ворскунов Алексей Иванович, вы обвиняетесь по статье…»
Он отбросил соблазн, с презрением оттолкнул его и направился к двери. Все тихо, слышно лишь уютное посапывание Игоря на тахте, шум улицы.
Откуда-то донесся голос диктора: «Вы прослушали радиокомпозицию…» Можно идти.
Алексей осторожно повернул рубчатый цилиндрик французского замка. Ну, быстро. Он выглянул… Никого не было. Захлопнул за собой дверь.
На улицу из ворот Архитектурного института вышли несколько парней и девушка. Девушка сделала смешную гримасу, что-то сказала, и ребята прыснули со смеха.
Впервые за долгое время Алексей, кроме привычного презрения, вдруг ощутил острую ненависть к этим людям. Они не видели его, не смотрели даже в его сторону, и все же от них исходила опасность. Опасность таилась в зависти, которая шевельнулась где-то в самых глубинах его мозга, и он, не осознавая ее, ответил защитной вспышкой ненависти. Ненависть к этой девчонке — без шапки, с длинными прямыми черными волосами до плеч; ненависть к черному дерматиновому футляру, в котором она, должно быть, несла чертежи; ненависть к их смеху, дурашливому, беззаботному; ненависть, наконец, к непохожему на себя человеку, а потому чужому и требующему ненависти и презрения.
И не только они, эти смеющиеся студентики, — вся улица, весь город источали неясную угрозу, и он внутренне ощетинился и, наверное, зарычал бы, живи он на несколько десятков тысяч лет раньше.
Он спустился вниз по Кузнецкому мосту. Книги, дамский салон. Дом моделей — кому все это было нужно? «Сволочи, — подумал он, — попробовали бы они…» Он не закончил мысли, то ли потому, что не умел ее сформулировать, то ли потому, что не знал, что они должны были попробовать…
Игорь проснулся оттого, что затекла шея и хотелось пить. Он открыл глаза и долго не мог сориентироваться во времени и пространстве, словно очутился в темном море без единого огонька. Сколько он спал? Который час? Где Алексей? Почему темно за окнами?
Он с трудом встал, покачиваясь, нащупал выключатель. «Мать честная! — почему-то испугавшись, подумал он. — Сколько же это я спал?»
Он грузно опустился на стул, долго сидел, подперев щеки ладонями. Мысли были какими-то вялыми, ватными, и стоило ему попытаться сосредоточиться хотя бы на одной из них, как она тут же уплывала куда-то, оставляя за собой легкий болевой след.
«Надо встать и попить, — лениво подумал он, поднял глаза и увидел перед собой стакан с темноватой жидкостью. — А, «кровавая Мэри»…»
Он поднес стакан к губам, вздрогнул от запаха водки, привычно подавил отвращение и в несколько глотков опорожнил его.
«Странный какой-то вкус… — все так же лениво подумал он. — Зато снова засну… А потом… Потом…» Он смутно улыбнулся, потому что «завтра… завтра… послезавтра… лучше… и Нил…».
Он опустился на тахту, лицом вниз.
Глава 12
Сотрудник научно-технического отдела производил осмотр комнаты и фотографировал, судебно-медицинский эксперт склонился над трупом, а дежурный следователь прокуратуры собирался составлять протокол. Подполковник Шехов, старший оперативный уполномоченный МУРа, вышел в коридор. У дверей стояла толпа, люди приглушенно и вместе с тем возбужденно разговаривали, с испуганно-жадным любопытством пытались заглянуть в комнату.
— Я как ночью увидела, что свет у Игоря горит… — важно рассказывала полная дама неопределенных лет, величественно сложив руки на необъятной груди, — увидела, и сразу меня как будто что-то кольнуло…
— Прошу прощения, вы соседка покойного? — спросил подполковник.
— Я, — гордо ответила соседка. — Я и милицию вызвала.
— Не могли бы вы рассказать мне все, что…
— С удовольствием.
— Может быть, чтобы не мешать нашим сотрудникам работать, мы могли бы поговорить у вас?
— Пожалуйста. Только простите, у меня не убрано…
Соседка явно кокетничала. Небольшая, метров двенадцать, комната была убрана с той абсолютной законченностью, которая заставляет посетителя мгновенно почувствовать, что он здесь лишний, что одним своим присутствием он грубо нарушает высшую гармонию ажурных салфеток. Хозяйки таких комнат, как правило, обладают взглядами на жизнь четкими и ясными и никогда не сомневаются в своей правоте.