— К чему сейчас этот разговор?
Друг явно теряет терпение. Итак нервы все эти дни на пределе.
— Потому что не понимаю, неужели нельзя жить без всего этого дерьма? Почему ты до сих пор не завязал? Почему не можешь быть нормальным?
— Я такой, какой есть! Нормального поищи вон среди своих легавых!
— И поищу!
— Угрожать мне удумала?
— Послушай, вот что… Я не хочу больше. Не хочу больше иметь отношения с человеком, ведущим подобный образ жизни. Или ты бросаешь свои бандитские дела, или я…
— Или ты что? Бросишь меня? Давай, чё, — орёт на неё он. — Расстаёмся?
— Думаешь, не смогу без тебя? Думаешь, у меня не получится? Ошибаешься!
— Вперёд. Катись на все четыре. Скатертью дорога!
— Я забуду и вычеркну.
— Давай-давай…
— А ты… Ты… — задыхается, явно захлёбываясь слезами, — живи с осознанием того, что виноват в случившемся! Живи и мучайся!
— Просто заткнись, Харитонова.
Лучше бы да, но нет. Её несёт дальше.
— ТЫ ВИНОВАТ В ТОМ, ЧТО ВИТАЛИК И ВСЕ ЭТИ РЕБЯТА СЕЙЧАС В ЗЕМЛЕ!
— ЗАМОЛЧИ!
— ТЫ. СЛЫШИШЬ, ТЫ! ТЫ ВИНОВАТ!
Бахает дверь. Так сильно, что сыпется со стены извёстка.
Тяжёлые шаги по коридору.
И вот Илья заходит на кухню. Злой, как чёрт, и вместе с тем, абсолютным убитый.
Подходит к столу, за которым мы сидим.
Смотрит на испуганную и безмолвно плачущую Яську.
Наливает себе водяры и выпивает залпом.
Сморщившись, с грохотом возвращает стакан на место.
— Илюх…
Вставляет в рот сигарету.
Вижу, как дрожат его пальцы, чиркающие по коробку спичками.
Глубоко затягивается.
Зажимает переносицу и дёргает головой.
— В Москву отвези её завтра.
— Хорошо.
Молчим.
Тишина гнетёт и давит.
— Это всё? — всхлипнув, наконец спрашивает Яська не своим голосом.
— Это всё, — припечатывает он уверенно. — Сука, клянусь, на этот раз, подыхать буду, но не приползу. Помяните моё слово…
Сидим с Илюхой во дворе на лавке.
Курим.
— Куда пойдёшь на ночь?
В дом Семёновны он возвращаться не планирует.
— К Калашу.
Киваю.
— Утром с пацанами двину по адресам. Надо убедиться в том, что все иссоповские дали дёру после похорон. Условие было такое.
— Помню.
— На тебе девчонки. Завтра же обеих отвези в Москву. Нечего им тут делать. Мало ли что…
— Согласен.
— Хватило ума приехать. Запретил ведь!
— Так ведь похороны, Илюх… Они не могли иначе.
Тяжело вздыхает.
— Ты был прав, — затягивается. — Нельзя иметь отношения с такими, как мы. Это слишком опасно. Я вот думал, семью там создать. Жена-дети, дом, собака. А сегодня на кладбище постоял и понял, что всё это — лишь мои фантазии. Если настроен дела серьёзные делать, то придётся задвинуть свои хотелки. Не получится совместить.
— Яське предложили в Америку поехать работать.
— О как. А, вроде ж, другая девчонка конкурс выиграла?
— Да. Силиконовая долина, проплаченная нефтянником.
— Зашибись, всё продаётся и покупается, — усмехается Паровоз невесело.
— Выиграть-то, типа, выиграла для телека, но контракт зарубежное агентство хочет именно с Ясей.
— А вот это уже называется справедливость. И чё она? Обрадовалась?
— Она об этом мне даже не сказала.
— В смысле? — хмурит брови.
— Фотограф на улице подошёл, пока я её ждал. Стёпа тот, помнишь?
— Ага.
— Рассказал, что с Бортич встречались представители зарубежной конторы и что она намерена отказаться. Цитирую: «по личным причинам».
— Из-за тебя. Вот дурочка…
— Контракт хороший. Платят нормально, перспективы для карьеры отличные. Отказываться — бред полный.
— Это ж Яська. Упрётся если рогом, не переубедить.
— Она пока не в курсе, что я знаю.
— И чё делать будешь? Мне кажется, беседа тут не поможет. Прикипела она к тебе, Дымыч. Любит. Это видно и чувствуется. Не поедет.
Стряхиваю пепел на землю.
— Поедет. Билет уже куплен. Там её ждут. Встретят, помогут. Я общался с этими из агентства.
— Не уверен, что она простит тебе подобную самодеятельность, когда прознает. Возненавидит.
— Да плевать. С Парижем тогда не вышло из-за того, что в ментовку попала. Второй раз свой шанс она не потеряет, слово даю, — отрезаю я сухо.
— Поддерживаю твою позицию, брат. Надо, чтобы поехала, а дальше уже видно будет.
— Ты… насчёт Харитоновой…
— Точка. Я решил. На хрен эту историю, Дымыч. Я действительно ей не пара. Пусть найдёт достойного. Вмешиваться не стану.
— Насчёт слов её. Не бери в голову. Явно сгоряча ляпнула насчёт пацанов.
— Не с горяча, Кир. Она действительно считает, что я во всём виноват. В какой-то степени так и есть, наверное.
— Нет. Ты предлагал им выбор, Илюх.
— Предлагал. Но знал ведь, что все поедут. Ладно, — поднимается со скамейки и хлопает меня по плечу. — Пойду я. В Москве свидимся, друг.
В тишине наблюдаю за тем, как фигура Паровоза исчезает за углом. Сам ещё минут двадцать сижу на свежем воздухе, после чего возвращаюсь в дом и застаю такую картину: Саша с Ясей сидят за столом и пьют водку. Явно не по первой уже дали, судя по состоянию.
— За жизнь без бандитов и вот этого вот всего, — заплетающимся языком произносит тост зарёванная Сашка. — Пошёл он.
Опрокидывает в себя стопку, морщится, закусывает солёными огурцами.
— Расход, девчонки.
Отбираю бутылку.
— Эу! — кудахчут, возмущаясь.
— Отдай!
— Хорош.
— Не тебе решать. Мы ещё будем.
— Вам уже достаточно.
— Отвали! — вопит сердито.
— Я сказал, расход, Харитонова! Встали. Умываться и спать! — командую громко.
— Чё ты разорался? Вали к своему другу, Дымницкий. Вот ты говоришь, Ясь, что он хороший. А где ж хороший? Тоже людей убивал. Ради своего Паровоза. Убийцы!
— Идём, Саш.
Бортич тащит её в коридор и постепенно голоса стихают.
Слышу, как плещется вода.
Потом вижу, как Рыжая молча возвращается в ту маленькую комнату, где состоялся их с Ильёй разговор.
— У вас всё в порядке, Кирюша? — интересуется сонная и заплаканная баба Маша, стоящая на пороге кухни.
В порядке ли…
— Да. Спите, Мария Семёновна. Вы чего пришли?
— Шумно у вас тут было. Подумала, случилось чего.
Из соседней постройки наши дебаты услышала.
— Шуметь не будем. Отдыхайте.
— Пойду тогда. Воды с собой возьму. Закройтесь на замок.
Замок.
Тут забор при желании перепрыгнуть влёгкую можно. Да в окно залезть. Но никто после произошедшего делать этого не будет. Мы теперь здесь в Бобрино главные.
Когда хлопает дверь в сенях, направляюсь в ванную комнату.
Мокрую Ясю, завёрнутую в полотенце, застаю сидящей на бортике.
Снова этот стеклянный взгляд в одну точку.
— Идём-ка.
Забираю оттуда девчонку. Веду в зал. Там разрешила лечь хозяйка дома.
— Давай сюда, — укладываю на разложенный диван и постеленное бельё.
— Одна не буду.
Вскочив, тревожится. Беспокоится.
— Спокойно, Ясь, я здесь.
Раздеваюсь. Забираюсь к ней и накрываю нас одеялом.
— Дым… — обнимает меня за шею. Дрожа, жмётся всем своим телом к моему. — Мне было так страшно за тебя. Так страшно…
Шмыгает носом. Начинает плакать.
— Боюсь, Кирилл. Я очень боюсь.
— Тихо.
Глажу по волосам. Целую лоб и мокрые щёки.
— Я не хочу потерять тебя. Не хочу, — заикаясь, шепчет.
— Ясь.
— Ты для меня самый родной человек. Я так сильно люблю тебя. Так сильно, — повторяет, обжигая горячим дыханием кожу.
— Кирилл…
Сглатываю и прикрываю глаза, ощущая, как под рёбрами тарахтит мотор, взбудораженный её искренним признанием.
— Тссс. Спи, моя девочка. Я рядом.
— Не переживу, если ты… Если тебя…
Беззвучно ревёт, раздирая душу в клочья. И чёрт знает, как с этим вообще справляться.