– Я отвезу ее в другое их имение, – ответил я. – Марье Николаевне нужно пожить в покое.
– Если вы не против, – неожиданно вмешался в разговор лейб-гвардейский лейтенант, я буду ее, вернее, буду вас сопровождать…
– Петруша, но ты же ранен! – встревожилась мать.
– Ничего мама, я уже почти выздоровел, – ответил он. – Алексею Григорьевичу будет трудно одному, Марья Николаевна, она…, – он покраснел и не договорил.
Кологривова понимающе посмотрела на сына и усмехнулась одними губами. Мне же предложение молодого человека совсем не понравилось. Не то, что он был мне не симпатичен, напротив, парень Петруша казался хоть куда, но присутствие третьего в нашем дуэте, грозило нарушить установившиеся отношения. Думаю, объяснять, более подробно не стоит и так все понятно.
– Я право не знаю, – попытался я, вежливо отказаться от помощи, – сейчас об отъезде говорить рано, пусть княжна Урусова сначала придет в себя. Если вы, Екатерина Романовна, не возражаете, мы с ней еще пару дней погостим у вас.
Согласие было тотчас получено, и я пошел проверить, как себя чувствует больная.
На лестнице меня догнал лейтенант Петруша и, смущенно кашлянув, попросил задержаться на два слова. Я задержался. Он, виляя по сторонам взглядом, извинился за свою настойчивость и огорошил сообщением, что больше жизни любит Машу и только любовь к ней возвратила его к жизни.
Не врачи-немцы и мои экстрасенсорные способности, а его великая любовь!
– Ну и что? – спросил я. – Я-то тут при чем?
– Вы должны меня понять и помочь! – горячо сказал он. – Вы же тоже были когда-то молодым! И тоже, наверное, кого-нибудь любили!
– Был, – согласился я, – и не так давно как вы думаете, еще нынче утром. Да и любил совсем недавно.
Однако он меня не слушал, как и большинству влюбленных ему было важнее, чтобы слушали его. Говорил Петруша горячо и страстно, одной рукой придерживая меня за рукав, видно чтобы не сбежал:
– Я, как только увидел Марью Николаевну, сразу понял, что мы с ней созданы друг для друга! Мы встретились не просто так, нас друг к другу вела судьба! Мы с ней…
– Погодите, – придержал я лошадей, – когда вы узнали, что Маша женщина?
Глаза у парня затуманились сладостным воспоминанием, мне показалось, что он даже облизнулся:
– Тогда, в трактире, когда вы нас лечили. Вы мне велели спать, но я не заснул и все видел.
Я точно помнил, что ничего неприличного мы с Машей не делали и удивленно, уточнил:
– Что вы такое видели?
– Как вы ее, – он замялся, подбирая нужное слово, – как вы ее осматривали…
– А…, – догадался я, что он мог тогда видеть. Мне пришлось раздеть княжну, чтобы послушать ее сердце. – Значит, именно тогда вы в нее влюбились?
– Полюбил, – поправил он, – на всю жизнь!
Если учесть, что в тот момент он был почти при смерти, можно было предположить, что Кологривов далеко пойдет.
– И за что же вы ее полюбили? – не смог я отказать себе в удовольствии, хоть так насолить «счастливому сопернику».
– За большую душу! – не задумываясь, на чистом глазу, сообщил он.
– За одну или за обе? – уточнил я, имея в виду не совсем тоже, что он.
– А разве у человека бывает две души? – не понял Петруша.
– У женщин бывает, особенно когда они топлес, – ответил я, высвобождая рукав, – две такие большие, округлые, нежные души. Простите, мне нужно посмотреть как там больная.
– Да, конечно, надеюсь, вы меня не осуждаете? – спросил он вслед.
– Ничуть, сам такой, – сказал я, уже через плечо, злорадно подумав, что с Машиной железной волей и княжеской спесью, парень, если у них сладится, окажется в крепких, надежных руках.
– Только не знаю, пойдет ли за вас княжна Урусова, – добавил я ложку дегтя в бочку розового меда, – она происходит от Едигея Мангита, а это очень древний род.
– А мы ведем свой род от самого Рокши! «Честна мужа из немцев!», – совсем другим голосом сообщил Кологривов. – Его потомок в десятом колене, Иван Тимофеевич Пушкин, прозванный «Кологрив» был моим…
– Ну, если вы потомок того Пушкина, тогда я думаю, у вас все будет в порядке, – пообещал я, уже входя в Машины апартаменты.
Девушка, что оставалась с Машей, сидела перед кроватью на стуле и клевала носом. Мой приход ее разбудил, и она тут же принялась стрелять шальными, довольно-таки, бесстыжими глазками.
– Спит? – спросил я, кивнув на больную и нарочно не обращая внимания на миловидную сиделку.
– Спит, – кокетливо, подтвердила она.
Я вытащил из-под одеяла Машину руку и проверил пульс.
– А ты что такое, барин, делаешь? – заинтересовалась шустрая сиделка.
– Слушаю, как стучит сердце, – объяснил я.
– Шутишь, – засмеялась она, – сердце разве в руке? Оно вот здесь, – объяснила девушка, положив руку на свою высокую грудь. – Не веришь? Можешь сам послушать, как стучит!
Похоже, нравы в доме Кологривовых царили не слишком пуританские.
– По руке тоже можно проверить, – вежливо отверг я предоставляемую заманчивую возможность «пальпировать» сельскую шалунью, – сама приложи палец к жилке на запястье и почувствуешь.
Девушка приложила, но ничего не почувствовала.
– Нет, у меня сердце только в груди бьется, – сообщила она, выгибая спину, чтобы эта часть ее тела не оказалась незамеченной.
– Нужно вот так слушать, – объяснил я, беря ее за руку и пристраивая палец на нужное место. – Теперь чувствуешь?