- Не дергайся. Я собираюсь закопать тебя в снег и наконец-то избавиться от мучений, - я резко замираю, узнав твой голос и пытаясь определить серьезно ли ты говоришь. Лишь спустя несколько мгновений ты избавляешь меня от тяжести своего тела и перекатываешься в сторону. Я медленно сажусь, ладонями пытаюсь вытереть лицо, абсолютно мокрое от снега, в тоже время придумывая, что бы такого сказать в свое оправдание. И почему я не подумала об этом раньше?
Я бросаю на тебя короткий взгляд, но ты не кажешься разозленным впервые за три последних месяца. Ты сидишь просто на снегу, рассматривая редкие вспышки звезд, виднеющиеся сквозь покрывало тяжелых облаков.
- Я… Извини, что… - Разрозненные слова все не хотят складываться в осмысленные фразы, и я чувствую себя косноязычной дурочкой, не способной произнести ничего вменяемого.
- Неужели случай в Париже не научил тебя ничему? Ты не могла подождать еще один день? Впрочем, это неважно. Как тебе Лондон? - Ты кажешься очень задумчивым, и я не понимаю, чего мне ожидать: помилования или все же наказания.
- Красивый. Очень. И… прости. Я не должна была идти сама. Я понимаю. - Только после этих моих слов ты наконец-то смотришь на меня, медленно стираешь с моей щеки то ли слезинку, то ли растаявшую снежинку. Мы, наверное, странно смотрится: сидящие в парке, в нескольких метрах от дорожки, просто в снегу, еще и покрытые снежной пургой, как два огромных ванильных мороженых.
- Пойдем домой? Тут, конечно, красиво, но если говорить честно, то еще минута, и я навеки примерзну здесь, - ты улыбаешься, легко поднимаешься на ноги и помогаешь мне подняться и отряхнуть снег.
***
- Странно… - Слово само срывается с моего языка, когда мы сидим на диване в библиотеке. Наши ноги укрыты клетчатым шотландским пледом, я сжимаю в ладонях чашку с горячим шоколадом, вдыхая сладкий аромат. В твоих руках стакан с бурбоном, и ты внимательно рассматриваешь языки пламени, которые причудливо переливаются амарантовыми, карминово-красными и нефритовыми оттенками.
- Что странно? - Спрашиваешь ты, отрываясь от созерцания огня и переводя на меня взгляд.
- Ты странный. Слишком разный. Слишком непонятный. Мне сложно с тобой, Клаус. Никогда не знаешь, что ты сделаешь в следующее мгновение. - Возможно, я пожалею об этом странном приступе откровенности, но сейчас мне не хочется думать об этом.
- А я ведь не говорил, что будет легко. Хочешь правду? Мне неинтересно внушать тебе. Ты теряешь всю привлекательность, живость, которые делают тебя особенной. И я хочу сказать тебе… - Стук в дверь столь неуместен, что я только зло шиплю ругательства себе под нос. За все время ты еще ни разу не был со мной столь искренен, и это вмешательство разрушило возможно последнюю мою возможность узнать тебя лучше.
- Входите, - ты поднимаешься на ноги и вопросительно смотришь на вошедшего Джеймса.
- У вас посетители. Мисс…
- Я не думаю, что нуждаюсь в представлении. - Эта фраза принадлежит миниатюрной брюнетке, по-хозяйски вошедшей в библиотеку и продолжившей свою речь уже по обращению к тебе: - Я не могу поверить, что ты здесь уже неделю, а так и не соизволил пригласить меня, Ник. Я была очень терпелива, но и мое терпение подошло к концу. И вот я здесь.
- Элизабет, ну, конечно, я бы тебя пригласил, если бы была такая возможность и потребность. Но так как сейчас это неуместно… - Ты явно недоволен ее присутствием, хотя и не переходишь граней вежливости.
- Ник, не будь занудой. Будет весело. Уж я-то тебе обещаю. Или у тебя есть серьезная причина, по которой мы не можем устроить маленькое, кровавое пиршество? - В тот момент ты смотришь на меня, и я отчаянно шепчу одно-единственное слово “пожалуйста”. Только не сейчас, когда, возможно, я снова смогу вернуть твое доверие. Не сейчас, когда ты приоткрыл завесу над теми чертами твоего характера, которые никогда не показывал мне прежде. Не сейчас, когда я наконец-то приняла решение стать для тебя настоящим другом. Не разрушай всё…
========== Глава 14. Хрупкое счастье ==========
Просыпаюсь я на рассвете, укутанная в теплый кокон пуховых одеял. Камин давно погас, зияя черной пастью обуглившихся дров, поэтому я только сильнее обнимаю подушку, пытаясь вернуться в блаженную теплоту и умиротворение сна. Серо-голубое небо только недавно прояснилось, и сейчас полыхает малахитовыми, алыми и вишневыми всполохами где-то на горизонте, где встает холодное, но такое огненно-яркое зимнее солнце. Я была бы абсолютно счастлива пролежать так целый день, следя за перемещением и изменением оттенков солнечного диска и небом, то лазурно-синим, то темно-серым, просыпающимся на землю мириадом многогранных снежинок. Но было одно но, которое разрушало идиллию рассветного спокойствия. Этим обстоятельством было раздражающее, оглушительно громкое звучание какой-то древней песни “Spice girls”, из-за которой даже толстые стены вибрировали мелкой дрожью. И это в шесть утра…
- Доброе утро, куколка. Хорошо спалось? - Ты быстро проскальзываешь в спальню, впуская в открытую дверь особо сильный звук женского вокала и так же резко ее захлопываешь, хотя бы частично приглушая эти отвратительные звуки.
- Ну… Своеобразно. Это что за симфония? Мне казалось, что у тебя другие музыкальные предпочтения, - я повышаю голос, одновременно спуская ноги с кровати и сладко потягиваясь.
- Это Лиз. Она всегда просыпается рано, - ты садишься в кресло, обессиленно откидываешь голову назад и устало прикрываешь глаза. Ты все-таки разрешил этой Элизабет остаться вчера, так и не договорив то, что намеревался.
- Бессонная ночь? - Я медленно натягиваю джинсы, задавая этот вопрос как будто бы между прочим. Я ушла вчера сразу же, а ты остался со своей “гостьей” в библиотеке, и не удивлюсь, если потом вы переместились в твою комнату.
- Нет, просто с тобой я уже привык спать до полудня, и эти подъемы на рассвете меня как-то не особо вдохновляют. На самом деле Лиз очень утомительная. Когда-то мы были друзьями, но сейчас эти веселья осточертели. Она скоро уедет, ей никогда не сидится на одном месте. Потерпи. - С этими словами ты поднимаешься на ноги, идешь к двери, но я все же решаюсь и задаю интересующие меня вопросы:
- Почему ты мне это объясняешь? Еще позавчера ты был совершенно другой. Чем вызваны такие перемены? Что ты хотел вчера мне сказать?
- Тебе больше нравится быть под внушением? - Ты оборачиваешься, удивленно приподнимаешь бровь, а я спешу быстро покачать головой из стороны в сторону. - Ну, тогда радуйся. У меня просто хорошее настроение. Сегодня так, завтра иначе. Пора уже привыкнуть, куколка.
Ты уходишь, я же сажусь на край кровати, запускаю пальцы в пряди волос и обессиленно утыкаюсь лбом в колени. Как же сложно с тобой…
***
- Чем займемся, Ник? Мне что-то скучно. - Элизабет недовольно надувает накрашенные ярко-красной помадой губы и обхватывает твое запястье своей ладонью, несильно царапая кожу алыми длинными ногтями. Мы сидим в огромной столовой, за длинным дубовым столом, пьем традиционный утренний чай и, наверное, выглядим крайне странной компанией.
- Не знаю. Спрашивай у Кэролайн. - Что? У меня спрашивать?! Я едва не давлюсь чаем, бросая на тебя злой взгляд. Очень здорово ты переводишь стрелки, ничего не скажешь.
- Кэролайн? Ах, да, Кэролайн… Ты американка? - Элизабет окидывает меня презрительным взглядом, медленно поднося чашку к губам и дожидаясь моего кивка, а потом продолжает: - Ох, американские женщины такие… убогие. Ни шарма, ни обаяния, ни вкуса… - Я уже открываю рот, чтобы хоть как-то отразить эту ядовитую реплику, столь легко сорвавшуюся с хищно-кровавых уст этой сучки, но не успеваю произнести и звука, прерванная тобою:
- Лизи, дорогая, ты что? Ты же чудесно знаешь, что в каждой стране есть разные люди. И даже в самых древних, знатных английских семьях бывают неудачные экземпляры, - ты улыбаешься ей улыбкой милого дядюшки, но она только смертельно бледнеет, а еще спустя мгновение ее идеальная молочно-мраморная кожа покрывается асимметричными ярко-пунцовыми пятнами стыда и злости. Прошипев несколько ругательств, более подходящих матросам на пристани, чем благородной леди, которой Элизабет хочет казаться, она вскакивает из-за стола и быстро скрывается в коридоре, под издевательский, как будто хохочущий, перезвон собственных огромных каблуков.