- Вот и ужин. Ты же не будешь больше капризничать, куколка? – Ты подходишь ко мне совсем близко, между нашими губами всего лишь несколько дюймов, и я не могу отвести взгляд, как будто загипнотизированная звуком твоего голоса. – Мне, конечно, очень понравился способ, которым ты пыталась насытиться утром, но, боюсь, это чересчур долго и не эффективно. Ты ведь голодна? – Ты говоришь все тише, интонации твоего голоса все сильнее приобретают завлекающую хрипотцу, поэтому я послушно смотрю на парочку, когда ты обходишь меня, становишься за моей спиной, близко-близко, кладешь подбородок на мое плечо, смыкая руки замком на моем животе. – Тебе больно, куколка? – Ты щекочешь воздухом кожу на шее, а спустя мгновение легонько целуешь. У меня не хватает сил сопротивляться, я все сильнее теряю человеческий облик под воздействием обжигающей жажды, которая все сильнее разгорается под влиянием твоих слов. – А ведь боль так легко прекратить. Нужно просто взять то, что тебе необходимо. Решайся, девочка. Никогда не сожалей. Весь мир твой, запомни это.
- Позволь… пожалуйста… разреши мне пить донорскую кровь. Я не хочу так, - я не знаю в какой момент мои глаза начали застилать слезы, мешающие сфокусировать взгляд на парне и девушке, которые продолжали беззаботно сидеть, не осознавая, что в нескольких десятках метров от них решается их судьба.
- Здесь нет банка крови. А если бы и был, то я бы не стал тратить время на добывание еды, когда ее и так достаточно. Ты ведь не комнатная собачонка, а хищник, девочка. Нужно вести себя соответствующе. Но… если ты не хочешь, то, наверное, придется отвезти тебя обратно в Мистик Фолс и наведаться к братьям Сальваторе. А может лучше к твоей маме? – Последние фразы ты говоришь как будто сам себе, но я-то знаю какова их цель. Я снова проигрываю: страху за близких, голоду, неуверенности. Ты же усмехаешься мне в шею, я чувствую, как твои прохладные губы охлаждают мою пылающую кожу. Это приятно, если только не вспоминать, кто ты.
- Хорошо. Будь по твоему. - После этих слов я кладу руки на твои ладони, все еще покоящиеся на моем животе, и ты размыкаешь их, отпуская меня из своих объятий. Я иду к скамейке очень медленно, физически ощущая взгляд, которым ты прожигаешь меня. Я замираю напротив ребят, не осознавая, что мои щеки мокрые от непрекращающихся слез, а губы нервно дрожат. Я убивала и раньше, но никогда не делала этого с намерением, никогда так отчетливо не осознавала, что разрушаю чьи-то судьбы. Парень первый обращает на меня внимание, что-то обеспокоенно спрашивает, поднимается, трясет меня за плечи. Моих сил хватает только на то, чтобы отрицательно мотнуть головой и едва различимо прошептать «прости».
Кровь несравнима ни с чем. Она теплая, она согревает и, кажется, даже на какое-то время возвращает мое мертвое тело к жизни. Где-то на периферии сознания отчаянно бьется мысль, что это кратковременное удовольствие пройдет, сменится презрением к собственному поступку. Но сейчас нет разницы, не пугает ни бьющееся в моих стальных объятиях тело почти мертвого парня, ни отчаянный, горестный визг девушки, ни снисходительный смешок, разносящийся так близко…
Голод уходит, тело в моих руках уже холодное, стеклянные глаза с ужасом смотрят в звездное небо. Я медленно опускаю его на асфальт, садясь рядом, не заботясь, что светлые джинсы могут испачкаться. Я и так вся в крови – руки, лицо, россыпь кровавых капель на белой майке, несколько струек стекают с подбородка и капают на пол. Ты же наоборот элегантен, аккуратен, даже безразличен. Ты медленно слизываешь кровь, выступающую из раны на шее уже мертвой девушки, ты гладишь ее по волосам, и в этой картине столько непонятного, пугающего меня, что у меня не хватает сил смотреть и дальше. Я вскакиваю на ноги и быстро иду вперед, не различая дороги, только бы не видеть больше стеклянных глаз убитого мною человека и экстаза, переполняющего тебя при взгляде на твою мертвую жертву.
- Далеко собралась, куколка? – Ты возникаешь передо мной как будто из-под земли, снова давая понять, что твой многовековой опыт позволит тебе всегда быть на десять шагов впереди. Ты безупречен, на твоем лице ни единой капли, лишь волосы немного растрепались, превращая тебя почти в мальчишку.
- Я тебя ненавижу! Я больше не буду! Никогда! Слышишь? Я не позволю тебе…
Ты не даешь мне договорить, так сильно сжимая мою шею и впечатывая меня в каменную стену, что мне остается только обреченно открывать рот, пытаясь поймать хотя бы глоток воздуха.
- Не позволишь? Глупенькая моя, девочка…
В этих кажущихся нежными словами столько ярости, что мне остается только потерянно всхлипнуть, всматриваясь в твое лицо. Я жду чего угодно: вырванного сердца, сломанной шеи, удара, но только не этого. Не твоих рук, резко рвущих ткань майки, не твоих губ, накрывающих мои. И я пытаюсь бороться, потому что борьба – единственное, что еще напоминает мне о том, что я человек, а не бесправное животное, не кукла, с которой можно забавляться как угодно. Это так смешно, нереально, так напоминает театр пародий, и я безумно хохочу, иногда всхлипывая, когда понимаю, что мои слабые попытки столь незначительны для тебя, столь убоги. Ты снова размыкаешь мои губы, врываешься в мой рот языком, проводишь по нёбу, по контуру зубов. Тебя не смущает мое отчаянное бормотание, не волнует истерическая дрожь, которой сотрясается мое тело. И когда мне кажется, что спасения уже не будет, что вот еще секунда, и ты опрокинешь меня просто на грязный асфальт испещренной выбоинами улицы, ты отстраняешься, задумчиво склоняешь голову набок и произносишь:
- Я не помню, чтобы ты называла меня по имени. Скажи его, куколка.
- Клаус… - Я не перечу, слишком испуганная, чтобы проявлять стойкость.
- Хм… Вот так-то лучше. – Ты отходишь от меня, как ни в чем не бывало, как будто это не ты секунду назад целовал меня и едва не насиловал. – Надеюсь, ты усвоила урок. Если твои истерики будут повторяться, нам придется перейти к тяжелой артиллерии. Пойдем, - ты идешь вперед, не трудясь оборачиваться и убеждаться, иду ли я за тобой, слишком явно осознающий, что события нескольких последних минут точно отучили меня перечить… По крайней мере на сегодня. – Кстати, придумай, что ты скажешь в гостинице, заявившись в одном лифчике.
========== Глава 4. Мне же больно ==========
Несколько дней проходят в каком-то полусне. Бесконечная дорога, гостиницы, безликие номера, ночная охота. Много крови. Пустые глаза мертвых жертв и какая-то непереносимая агония жалости и экстаза, смешанная воедино. Я становлюсь похожей на тебя. Я становлюсь тобой, твоей тенью, твоей куклой. Всего лишь несколько дней, а я почти погибла. Забыла, кто я. Это страшно и больно. Мучительно больно. Сейчас мы в Сан-Франциско, завтра у нас рейс. Я не знаю, куда мы летим, куда-то в Европу. Так далеко, за океан, туда, где не будет близких, где солнце другое, и где я окончательно буду чувствовать себя потерянной и одинокой. Зависимой.
Я долго сижу на краешке кровати, прислушиваясь к твоим шагам в соседней комнате. Ты говорил, что куда-то уйдешь днем. Впервые за эти дни я смогу остаться наедине. Дверь твоего номера закрывается, и твои шаги затихают где-то в коридоре. Еще несколько минут я просто вслушиваюсь, пытаясь уловить какой-либо звук, а потом опрометью бросаюсь к телефону, стоящему на столике. Завтра у меня уже не будет такой возможности, завтра я окончательно потеряю все связи с родным городом.
Гудки разносятся до неприличия долго, а потом включается автоответчик.
- Мам, это я, Кэролайн. Со мной все хорошо, я сейчас…
Твои пальцы сжимают кисть с такой силой, что трубка выпадает у меня из рук, падает на кафельный пол. Кость трещит и, видимо, дробится на десятки осколков, но ты не замечаешь этого, не разжимаешь руку, медленно наступая на телефон, раздавливая его на такое же количество бесформенных частичек, как и всю мою жизнь.
- Куколка, что же ты делаешь? Ай-яй-яй… А как же милашка Деймон? Ты передумала его спасать? Ты хочешь вернуться? Хочешь?! Мы можем вместе навестить твою маму, думаю, она будет рада. Ну что, поехали? – Твой голос совсем тих, ты говоришь со мной как с несмышленой девочкой, поэтому мне еще страшнее от осознания, что ты действительно способен забрать у меня всех, кого я люблю. Я отчаянно трясу головой из стороны в сторону, захлебываясь слезами от отчаянья и безумной боли в руке, которую ты продолжаешь все также держать в своей ладони.