– Так, стоп, – оборвала Ида Инну. – Это уже переходит все границы. Не я тебе первая написала, а ты мне – так, на минуточку. Я не навязывалась тебе и ничего не обещала. С какого перепугу ты бросаешься такими обвинениями?
– А вот с такого! – И Инна сунула в объектив камеры ту злополучную куклу. – Ты играешь мной, как кукловод!
– Извини, но ты псих и неадекват, – сказала Ида, стискивая мертвенно окоченевшие пальцы. – В таком тоне я разговаривать не буду. Проспись сначала.
– Я тебя найду, – пообещала Инна. – Я хочу посмотреть тебе в глаза в реале.
Выключив компьютер, Ида откинулась на спинку кресла. Она чувствовала себя мёртвой, выжженной, высосанной до дна. Вот тогда-то она и обожглась о край раскалённой сковородки, в самом буквальном, материальном смысле прочувствовав смысл выражения «руки опускаются». Они действительно повисли сухими лианами, крючок валился из пальцев, нитка путалась. Ни о каких куклах не могло быть и речи в таком состоянии.
У неё было ощущение конца света. Пепел Армагеддона хрустел на зубах, Ида с молчаливым стоном рвала незримые ниточки, которые тянулись от неё к Инне – если таковые существовали, исступлённо кромсала их и рубила вслепую. Виновата или нет? Она грызла себя, разрезала и распахивала настежь, переворачивала себе душу вверх дном в поисках злого умысла, но ничего не находила.
Вконец измучившись, она заболела – просто однажды утром проснулась с осипшим горлом и заложенным носом.
– Ну вот, расклеилось моё солнышко, – огорчилась Галя. И сразу же окутала Иду коконом заботы, даже на работу не пошла.
А ведь с ней Ида познакомилась при сходных обстоятельствах... Тоже была кукла, потом письмо. Галя сразу всё о себе бесхитростно выложила, выслала фото. С экрана на Иду ласково лился солнечный день, и загорелая незнакомка с обалденной фигурой улыбалась ей, зарывшись босыми ногами в пляжный песок. Ида тогда ещё жила с мамой и предложение встретиться сперва отклонила: испугалась. Слишком красивая, потрясающая, крышесносная женщина протягивала ей руку... Нет, всё было слишком хорошо, чтобы верить в это. Ида зажмурилась и пропищала «нет», но Галя оказалась достаточно решительной и настойчивой, чтобы прийти, увидеть и, не дрогнув, сказать «люблю». А потом – на руках унести Иду из родительской квартиры на глазах у обалдевшей мамы. Просто взять и унести – победоносно, напролом. Она тоже состояла тогда в отношениях, но не на расстоянии, как Инна, а с тем самым пресловутым «физическим контактом». Куклу ей подарила её тогдашняя девушка – теперь уже бывшая.
«Неужели я – разлучница?» – беззвучно шевеля горькими, пересохшими губами, думала Ида.
Она уже шла худо-бедно на поправку, когда в дверь вдруг позвонили. Сердце трепыхнулось и сделало кульбит, будто что-то почувствовав.
– Кто там? – из-за двери спросила Ида.
– А в глазок не видно? – ответил холодно-насмешливый, язвительный голос. Знакомый голос, от которого Ида разом провалилась в бездну слабости.
– Прости, но – нет, не видно, – еле слышно пробормотала она. – Извини, я не могу сейчас... Я болею.
Это было правдой лишь отчасти: Ида уже выздоравливала, от хвори осталось лишь лёгкое недомогание и тяжесть в голове. За дверью помолчали, а потом тот же голос сказал – уже тише и мягче, с ноткой усталости:
– Ида, открой... Я не сделаю тебе ничего плохого, я просто хочу увидеть тебя. Не лицо и буквы на экране, а тебя – живую, настоящую.
Что-то лопнуло внутри – не то струнка, не то нить. Удивительно: всего лишь тоненькая ниточка сдерживала этот тёплый поток слёз – похлеще Ниагарского водопада.
– Идушка, впусти меня, – прозвучало уже совсем грустно и нежно. – Я не уйду, пока ты не откроешь.
Ида громко всхлипнула, дёрнувшись всем телом, и зажала себе рот. Пальцы тряслись, поворачивая рукоятки замков, но она кое-как справилась с дверью. Перед ней стояла Инна с букетом страстно-алых роз в шуршащей прозрачной обёртке. Худые ноги в чёрных джинсах шагнули в прихожую. Когда-то здесь был порог, но Галя убрала его после приезда Иды.
– Прости меня... Я поняла про глазок. И почему ты всегда закрывала камеру, когда отлучалась. И вообще... за всё-всё меня прости.
Букет, шелестя упаковкой, упал. Инна присела, обрушив на ледяные руки Иды град поцелуев, а потом подхватила и принялась носить по квартире, не спрашивая разрешения пройти. Поднять Иду не составляло труда даже ей, с виду щуплой и сухощавой.
– Ну-ну... Не плачь, родная, – шептала она.
Тонкие руки кукольной мастерицы обвивались вокруг её плеч, обтянутых кожаной курткой. Ида тряслась всем телом, не в силах укротить водопад слёз, ворошила дрожащими пальцами тёмные волосы. И вздрогнула, только сейчас на ощупь обнаружив, что они стали короткими. Сквозь мокрую пелену, застилавшую глаза, она не сразу разглядела причёску Инны.
– Тебе идёт так, – сквозь всхлипы улыбнулась Ида.
– Ты же сама мечтала меня подстричь, забыла уже? – усмехнулась Инна, щекоча дыханием её щёку.
Кажется, Ида когда-то обмолвилась, что Инне со стрижкой будет лучше: образ более сильный, хлёсткий и чёткий, энергичный. Кончиками блестящих ногтей она прочертила пробор вдоль виска, а Инна быстро и крепко накрыла её рот поцелуем. Ощутив жадную, настойчивую ласку языка, Ида не могла отпрянуть: она стала совсем беспомощной. Оставалось только с отчаянным стоном стиснуть руки, лежавшие кольцом на плечах Инны, и та ответила ещё более крепкими объятиями. Поцелуй из скомканно-напористого, бешеного и грубоватого стал нежным, тягучим, как золотые струйки мёда. Ида уже сама ловила его, тянулась, просила губами добавку, но Инна, поцеловав девушку ещё два или три раза, прижалась щекой к её щеке.
– Довольно. Я не хочу, чтобы ты сделала то, о чём будешь потом жалеть.
Острая нежность ранила больнее, чем лезвие. Слияние губ – и их разъединение с душевной кровью, с судорогой, выворачивавшей сердце наизнанку. Горькая, краткая, бесприютная нежность, родившаяся так странно, так не ко времени, так невпопад... Словно кусочек из какой-то другой жизни, вклинившийся непрошеным гостем между кадрами нынешней.
– Помнишь, мы говорили про перевоплощение душ? – Закрыв глаза и крепко притиснув Иду к себе, Инна отрывисто дышала – обуздывала себя, успокаивала. – Я найду тебя, кем бы мы ни были. Я тебя узнаю в любом облике. И тогда ты будешь моя, только моя...
Ида рыдала в голос, разрываемая нестерпимой горечью, которая драла ей грудь когтями, полосовала на ремни. Инна стиснула её, почти придушив объятиями.