— Нет, доктор, если полиция, я бы знала. И потом — с вещами?
Провожая меня, она сказала:
— Комната вам не нужна? Можете вселяться. До конца ноября они заплатили, я с вас брать не буду. С первого декабря буду.
— Спасибо, я скоро уезжаю.
«Что это значит, куда они делись?» — думал я шлёпая по лужам. Хозяйка права, это не полиция. Скорей всего, «спонсор» перевёл их в другое место. Или вообще в другой город — подальше от меня. Но может, Галю всё же положили в больницу? Ведь если она умрёт, могут быть большие неприятности, надеюсь, «спонсор» это понимает.
Был ещё один способ отыскать их. К вечеру, на моё счастье, дождь прекратился, и я пошёл на улицу Фаббри. Променад между витринами был в полном разгаре. Я пытался разглядеть в толпе знакомые фигуры с голыми плечами. Долго мне это не удавалось, но примерно часа через два я увидел Лену. Она медленно шла вдоль тротуара с опущенной головой, ни на кого не глядя. Одна. Я догнал её и спросил на всякий случай по-английски:
— May I talk to you for a moment?
Она взглянула на меня мутным взглядом, но узнала и ответила по-русски:
— Вон там, видите, вроде подворотни. Идите туда, там поговорим.
В ущелье между домами падал неяркий отражённый свет, но даже в этом полумраке можно было разглядеть бледность лица под густым слоем краски. В глазах застыл испуг. Она походила на трагического клоуна. Или на Джульетту Мазину в фильме «Дорога».
— Где Галя? — сразу спросил я.
— Не знаю. Я думала, вдруг вы что-нибудь знаете.
Откуда я мог знать? Впрочем, в таком состоянии люди не очень следуют логике.
— Когда вы с ней расстались?
Она помялась, не решаясь отвечать, потом оглянулась. Дворик был пуст, все окна закрыты наглухо. Она понизила голос:
— Когда вы ушли… ну тогда, помните? Он говорит: «Вам здесь оставаться нельзя, этот доктор (ну про вас) в полицию может заявить. Собирайте вещи, переедете на новую квартиру». Мы что?.. Он наш начальник… Собрались и пошли, хозяйке квартиры ничего не сказали. А когда пришли на новую квартиру, Гале опять стало плохо. Он мне говорит: «Ты сиди дома, я её к врачу отведу». И с тех пор… — слезы потоками потекли по её лицу, пробивая бороздки в краске, — с тех пор её нет.
— А этого… «спонсора» ты спрашивала, где Галя?
— Он говорит, у врача, лечится. «А ты, — говорит, — ходи на работу одна. Для тебя всё по-прежнему»… А я… Ой, не могу… — Она тряслась от сдерживаемых рыданий. — Я боюсь, её уже на свете нет.
— Так быстро это не случается, даже если предположить самый худший диагноз.
— Они её могли убить. Да, чтобы не возиться. Запихнули в мешок из-под угля, два камня — и в канал… Кто спохватится? Такой случай уже был, нам девочки рассказывали. Весной рабочие чистили канал и нашли…
Мне показалось, что она вот-вот упадёт. Я подхватил её, она заплакала ещё громче. Со стороны, наверное, это было странная сцена: пожилой человек обнимает проститутку, а она ревёт во весь голос. Но во двор, к счастью, никто не заходил.
— Подожди, успокойся, подумай вот о чём: ты единственный на свете человек, который знает, что Галя пропала. Что если они…
— Я об этом всё время думаю, — прервала она меня. И перестала плакать. — Я единственный свидетель, кто может хоть что-то сказать. Особенно, если найдут тело. Они это понимают. Что мне делать?
— Исчезнуть немедленно. Вот сейчас, ночью. Садись на поезд и езжай, куда глаза глядят. А там доберись до Рима и ступай в посольство. По-моему, есть ночной поезд на Рим. Давай, действуй. — Незаметно для себя, я стал говорить ей «ты».
Она испытующе посмотрела на меня:
— А вы поможете? Да? Тогда давайте пройдём по улице обнявшись, как будто вы мой клиент, а там свернём — и незаметно на квартиру. Я вещи соберу в момент — и на вокзал.
— Я провожу тебя на вокзал, мне тоже туда надо. И денег тебе дам хоть немного.
— Спасибо, деньги у меня есть. Я ведь не совсем дура, до копейки ему не отдаю…
Всё получилось как по писаному. Она выскочила из дома с двумя сумками, мне удалось найти такси (моторную лодку), и через полчаса мы были на вокзале.
Память меня не подвела: поезд на Рим отходил в 11:30. Я купил ей билет, и мы вышли на платформу. До отправления оставалось около десяти минут.
— В Риме прямо на вокзальной площади садись в такси — и в посольство. Там всё расскажи. И про Галю, обязательно про Галю. Они не посмеют бросить в беде российскую гражданку. Может, что-нибудь сделают.
Она посмотрела на меня снизу вверх жёстким взглядом:
— Ни в какое посольство я в Риме не пойду, даже не подумаю. Нужны они мне! Чтобы отправили под охраной в Рашку, а там в тюрьму, да?
Я совершенно опешил. Передо мной был другой человек. Где та девчушка, которая рыдала час назад в подворотне у меня на груди? Злые глаза, острая мордочка, как у хорька…
— Что же ты в Риме будешь делать?
— Жить. Как жить? А как сумею. Опять работать стану.
— Работать? Ты имеешь в виду… — я замялся.
— Ну да. А что я ещё-то могу? И где ещё я такие деньги заработаю?
Больше всего на свете я боюсь цинизма, перед ним я бессилен. Можно спорить с любыми доводами, но цинизм переводит весь разговор как бы в иную плоскость, где уже нельзя взывать к совести, приличию, морали…
— Только что на твоих глазах твоя подруга погибла от этого образа жизни. Сама ты от страха полуживая. Неужели мало?
— Галька заболела, это с любым может случиться, где угодно. А что хорошего в жизни, какой они там живут? Мои родители, например? Ничего нет, ни на что не хватает, купить туфли — проблема… Да от такой жизни на что угодно пойдёшь. И не учите меня морали: «как не стыдно, ты отребье общества, ты форменная блядь»… Пускай блядь, зато живу по-человечески. Я за один вечер зарабатываю больше, чем мой отец за месяц, ясно? А вы все… Знаете что? Идите вы все на хер!
С этими словами она повернулась и побежала к вагону, сумки раскачивались на ходу и били её по спине и по коленям. Я постоял, подождал, пока поезд тронулся, и пошёл в кассу, чтоб купить билет на завтрашний поезд в Милан. Там я рассчитывал сесть на первый же самолёт в Нью-Йорк.
…Прощай, Венеция! Ты прекрасна и в ноябре.
Кампус
Если бы не компьютер, Джефф сам справился бы со своими вещами, но чемодан, сумку и ящик с компьютером он поднять не мог, и когда к нему подскочил паренёк с эмблемой университета на груди и предложил помощь, Джефф её принял с благодарностью. А потом, пока поднимались на второй этаж и отыскивали нужную комнату, мучился вопросом: следует дать парню на чай или нет? С одной стороны, он тащил компьютер на второй этаж, тяжело ведь, а с другой — он как бы официальный представитель университета, их там целая бригада студентов с эмблемами, встречают первокурсников, помогают расселиться — наверное, это их общественная работа.
Нашли нужную комнату, и парень распахнул дверь, пропуская Джеффа: «Пожалуйста!»
Комната была небольшая, но с высоким потолком и широким окном. Две кровати по стенам, два письменных стола, два рабочих кресла, этажерка и ещё два стула.
— Какая же кровать моя? — спросил Джефф.
— А какую выберешь, та твоя. Ты ведь вселился первым.
Джефф выбрал ту, что дальше от двери, и парень с облегчением опустил ящик с компьютером на его письменный стол.
— Всего лучшего на новом месте. — Он хлопнул Джеффа по спине и заспешил к выходу. «Как хорошо, что не полез к нему с чаевыми», — подумал Джефф. Он ещё раз осмотрел комнату, заглянул в ванную — скромно, но чисто. Окно выходило на центральную аллею, вдоль которой громоздились учебные корпуса, построенные в стиле 50-х годов прошлого века, но это нисколько не диссонировало с огромной готической башней, где (Джеффри знал это из рекламных проспектов университета) помещались актовый зал и библиотека.
Ему всё нравилось, а предстоящая студенческая жизнь волновала неизвестностью. Джефф принялся распаковывать багаж, развешивать одежду в стенном шкафу, раскладывать в ванной туалетные принадлежности. Всё это он делал, ни на минуту не забывая о соседе по комнате, который вот-вот появится и имеет здесь такие же права, как Джефф. Поэтому он занимал в шкафу половину вешалок, в ванной — половину шкафчика, на этажерке — половину полок. О своём соседе Джефф не знал ничего, кроме имени, обозначенного рядом с его именем на входной двери: Рамил Аткинс.