Зеев взглянул на него с усмешкой:
— Не хватает ещё мне называть тебя Васей!.. Ладно, давай по второй…
— А как называет тебя жена? Володей? Вовой?
Зеев смутился:
— Моё еврейское имя Зеев. Почему-то это считается эквивалентом имени Владимир. То есть известно почему. Когда-то культурные немецкие евреи перевели Зеев как Волф, и это было правильно: «зеев» на иврите значит «волк». Ну а советские евреи в силу своей полной неосведомлённости «переводили» еврейско-немецкое имя Вольф как Владимир — по первой букве. Так Зеев стал Владимиром, а Владимир — Зеевом. Полная бессмыслица! Ну да ладно… Расскажи мне про себя лучше. Когда мы расставались, ты, помнится, учился на юридическом.
— Я окончил, получил диплом юриста. А через год поступил в семинарию. Ты хочешь спросить почему? Что произошло?
— Нет, не хочу. Я знаю и так. Наверное, по тем же причинам, по которым я поступил в ешиву. Ну и что ты теперь делаешь?
Бывший Эдуард допил свою рюмку, помедлил:
— Видишь ли, с двумя образованиями я стал специалистом по каноническому праву. Служу в управлении при Патриархии, чиновник, в общем. Собственно, и сюда приехал в этом качестве: мы ведём переговоры со здешней православной церковью об объединении, пока ещё неофициально. И раб Божий Василий в составе делегации. — Он шутливо поклонился.
— Мои успехи не так впечатляющи, — сказал Зеев. — Я учитель, преподаю в еврейской школе математику. Здесь, в Бруклине. Менуха, кстати, тоже учительница. Работаем оба, на жизнь хватает, борух ха-Шем. Ну ещё публикую время от времени статьи в математических журналах. А ты-то как живёшь? Я знаю, у тебя есть семья.
— Да, перед рукоположением нужно жениться. Священник должен иметь жену, у нас ведь не как у католиков. Так что у меня жена и двое детей, две дочери. Постой-ка, сейчас я познакомлю тебя с моей старшей.
Он достал из бумажника фотографию и протянул Зееву. Незаметно в комнату вошла Менуха и, остановившись за спиной мужа, внимательно посмотрела на фотографию:
— Азой шейн… кинахоре! — И добавила по-русски: — Красивая, хорошая.
— Спасибо, Менуха, — сказал гость. — А у вас это первый? — Он показал глазами на её живот.
— Как же первый, а Дина? — ответил за жену Зеев. — Позови её сюда, пусть познакомится.
Дина появилась в столовой несколько испуганная, с куклой на руках.
— Познакомься с дядей, — сказал Зеев. — Его зовут Эдвард, он приехал из Москвы. В какой стране находится Москва, ты знаешь?
— В России, — еле слышно промолвила Дина и крепче прижала к себе куклу.
— Я тебя сейчас со своей дочкой познакомлю, — сказал отец Василий по-английски и показал девочке фотографию. — Ей тоже пять лет. Зовут Аня.
— Аня, — повторила Дина.
И тут Зеев увидел, как лицо гостя странно изменилось. Он смотрел на девочку с испугом. Так показалось Зееву.
— Ты что, Эдик?
Тот ответил прерывающимся голосом:
— Девочка… вылитая мама. Неужели не видишь?
— Мама? Менуха, ты имеешь в виду?
— Да нет же, наша мама. Её глаза, улыбка…
Он резко встал и отвернулся к окну. Плечи его подрагивали. Зеев неуверенно подошёл к нему и положил руку на его спину.
— Она часто тебя вспоминала.
— Правда? Она говорила обо мне?
Зеев с трудом выдержал его напряжённый взгляд:
— Хочешь посмотреть её комнату? Там всё как было при её жизни.
Дверь скрипнула, пропуская их, Зеев включил свет. Небольшой письменный стол, кресло, аккуратно застеленная кровать…
— Здесь она проводила много времени, особенно последние месяцы, когда болела. Мы ничего не меняем. Пока обходимся без этой комнаты, но вот, даст Бог, семья пополнится… Может быть, придётся нам освоить мамину комнату.
У кровати на тумбочке стояли две фотографии в деревянных рамках: два одинаковых мальчика в одинаковых костюмчиках. Отец Василий взял их в руки и поднёс к свету:
— Что-то не припомню, когда фотографировались. На вид нам здесь лет шесть-семь. Смотри, тут надпись. Маминой рукой, точно! «Вова», «Эдик». Зачем это? Она ведь никогда нас не путала.
— Это для других, для родственников, знакомых. Её несколько раздражало, когда спрашивали: «А кто из них кто?» Ведь она знала с момента рождения, что мы очень разные, непохожие по характеру люди, она видела разницу и в темпераменте, и во внешности. Это, как я догадываюсь, и был замысел фотографии: вот смотрите, даже в одинаковых костюмчиках они ничуть не похожи. Но ничего не получилось: различия видела только она сама.
Священник неожиданно рассмеялся:
— Извини, я вспомнил, как Андрей Анатольевич — математик, помнишь? — вызвал меня к доске по ошибке, вместо тебя, и никак не мог понять, почему его лучший ученик вдруг отупел.
— Ну он тебя тупицей не считал, просто у одного склонность к математике, у другого — к гуманитарным наукам. Ведь это он прозвал нас «созвездием близнецов». Знал, что твоё сочинение признано лучшим в районе. Ты это помнишь?
— Что-то припоминаю…
— А тему сочинения ты помнишь?
Отец Василий широко развёл руками:
— Ну уж ты слишком… Прошло столько лет…
— А я помню. «Москва. Как много в этом звуке для сердца русского слилось». А? Русское сердце! У сына Цили Ароновны…
Отец Василий взглянул на него, и Зеев осёкся.
— Мы договорились этих тем не касаться. Таково было моё условие для нашей встречи, и ты, Вовка, его принял.
— Она взяла с меня слово, что я тебе напишу и встречусь с тобою… — сказал Зеев тихо.
— Я так и подумал.
Они молча вернулись в столовую. Менуха подала куриное жаркое.
— Delicious, — сказал отец Василий. — Мамино напоминает…
— Спасибо, — ответила Менуха по-русски.
Повисла долгая пауза. Разговор явно не клеился. Наконец Зеев решительным жестом отодвинул тарелку:
— Слушай, хватит притворяться. Если даже мы об этом не говорим, всё равно думаем… Давай объяснимся начистоту.
Отец Василий тоже отодвинул тарелку:
— Хорошо, давай объяснимся. Что, собственно говоря, ты хочешь обсуждать? У меня к тебе никаких претензий нет, ты то, что ты есть. Так же как и я то, что я есмь. Какие могут быть претензии?
— Претензии? Называй это как хочешь. — Зеев тяжело задышал, лоб его покрылся испариной. — Хорошо, ты то, что ты есть, как ты выражаешься. Хотя непонятно, почему ты русский, если тебя родила еврейка.
— Между прочим, сама мама ничего в этом обидного для себя не находила. Она оставалась моей любящей мамой и всё понимала… в отличие от тебя.
— Откуда ты знаешь?
— Хотя бы по её письмам. Мы ведь переписывались почти до самого конца.
Зеев снял шляпу, под ней оказалась маленькая бархатная шапочка.
— Ну ладно, допустим, это так, ты истинно русский православный человек. Но зачем же поносить евреев? Ты ненавидишь племя, из которого сам вышел, — то есть опять же свою мать. Я видел в журналах твои творения… Лучше бы я ослеп.
Священник сидел с непроницаемым видом, слегка кивая головой, как бы соглашаясь с братом. Когда тот замолчал, он спросил:
— Всё? Я этого ожидал. Ну вот, слушай меня. — Он погладил бороду, собираясь с мыслями. — Значит так. Почему я русский, а ты еврей? Очень просто. У нас с тобой есть уникальная возможность выбора. Ты захотел быть евреем, потому что наша мама еврейка — Циля Ароновна Бершадер. А я русский православный, потому что наш отец русский православный — Георгий Никитич Земцов. Ты мне тогда ещё говорил: «Мама еврейка, значит ты еврей — по еврейским законам». Но почему на меня должны распространяться еврейские законы, а не христианские?
— Есть ещё моральный фактор, дорогой брат Эдик. Ты убежал от гонимых и примкнул к гонителям.
Отец Василий всплеснул руками:
— Ох, оставь! Кто гонитель, а кто гонимый — тут ещё нужно разобраться… Кто нам сделал революцию и установил коммунизм? Кто устроил вторую революцию и развалил Советский Союз? Кто составлял большинство следователей в ЧК? Кто сейчас эти пресловутые олигархи, разграбившие народное хозяйство? Ничего себе «гонимые»…