Николаев относился к разряду людей, лишённых всякого стыда. Везде он чувствовал себя, как рыбка в воде, никогда не пасовал и не прижимал свою свободную натуру. Главный лектор знал – этот, то ли полный идиот, то ли гений, в данной ситуации беспроигрышный вариант, мероприятие спасёт и вытащит.
Герой явился быстро, сразу сориентировался, тему освоил мгновенно, мастерски развил, достиг совершенства, больше того, он в ней растворился. Рассказчик был открыт, как протянутая ладонь нищего, голый, как больной зубной нерв, как наш прародитель Адам. Интимные подробности жизни семьи и его собственной пролились на головы слушателей счастливым весенним дождём. Он доверчиво нёс в массы всю правду о себе, рассказывал, как пил горькую, ревнуя жену, как после защиты диссертации ушёл на радостях в длительный запой. Забвения и счастья стакан не принёс. Наоборот, ещё больше томило. Тогда Николаев решил подойти к делу творчески и попробовал пить «культурно», то есть «по чуть-чуть», как там, на пресловутом Западе, самую малость, пригубить за компанию, но славянская натура эксперимента над собой не вынесла и сломалась. «По чуть-чуть» спонтанно переходило в те же длительные запои, от которых его интеллект страдал, здоровье ухудшалось, а душа сильно болела и портилась.
Николаев возвышался над трибуной и над благодарными слушателями значительно: бюстом и походил на живой собирательный памятник алкоголикам. Лошадиная голова его крепко сидела на узких плечах интеллектуала. Оттопыренные, как будто неправильно пришитые творцом уши, прозрачно-розово светились на солнце насквозь, чуть заметными прожилками синих капилляров. Речь сопровождалась жестами, голос то затихал, то поднимался, то уходил в многозначительную паузу, и тогда зал притихал в счастливом ожидании. Его приняли, как настоящую звезду, аудитория взорвалась овациями и чуть было не поднялась с мест в знак приветствия, но спохватилась и порыв сдержала. Сам директор предприятия в заключение торжеств пригласил оратора в кабинет на аудиенцию, заглянул в заветный сейф, и они тайно отметили удачу мероприятия. О Николаеве написали в местной прессе, так что желание Ивана Ивановича привселюдно унизить чудака сорвалось. Вышло наоборот, Николаев прославился и почивал на лаврах. С другой стороны, пропагандистский дар и талант Ивана Ивановича оценили в городе и даже в области, так что тайная обоюдная неприязнь между ними растворилась и улеглась.
Иван Иваныч
Итак, среди запылённой литературы, в загашнике библиотеки парткома, вял, скучая, моложавый, весь в орденах, Иван Иванович, ветеран последней большой войны, съевший зубы на идеологической работе. Он числился хозяином журнального, мало востребованного добра. Ветеран не был обласкан нашими гейшами и поэтому подруг втайне недолюбливал.
Но жаловаться Ивану Ивановичу грех. У него свои звёздные часы подъёма и немеркнущей славы. Раз в неделю или две, уже не помню, он проводил для инженерно-технических работников завода большую политинформацию. За явку головой отвечали начальники отделов. Не пришёл, опоздал – снимали прогрессивку за целый квартал, а это по тем временам большие деньги.
За окном плавно и размеренно текло беззаботное время хрупкой стабильности, о котором теперь не принято и даже неприлично вспоминать, оно как бы вычеркнуто из жизни, не было ничего и всё тут, но ведь было. Все, кто осмеливается помнить, давно покрылись морщинами и упорно молчат. Не стоит усугублять, и так динозавры. Им судилось совершить головокружительный перепрыг из одной эпохи в другую, как будто все в одночасье сели в машину времени и переместились из откуда-то – в чёрт знает куда. В самом деле, так долго не живут. Но ведь живём, и сами давно забыли о временах пятилеток и лозунгов. Только иногда, чуть расслабившись, позволяем себе, как что-то неприличное, вспомнить фрагмент из утраченного прошлого и тут же проваливаемся в небытие при жизни. Тем, кому «за пятьдесят», в ней нет места. Суровый закон посткоммунистических джунглей. Нет в них для тебя ячейки, нет пропуска.