- Встань на колени, поклонись мне и мужу, попросись войти в дом его женой.
Я так и сделала. Тогда она принесла плетку и отдала ее Сергею:
- Вот возьми и покажи ей, что ты муж и хозяин. Не смирится с этим - пусть уходит сразу.
К моему изумлению Сергей, который со мной разговаривал очень ласково, пока мы шли от калитки к входной двери, с готовностью взял в руки плеть и несколько раз меня ударил ею. Мне было больно, очень больно, но с каждым ударом я все больше укреплялась в вере, что всегда буду их рабой.
Кукольщица спросила:
- Поняла, кто ты?
- Да, - ответила я.
Так я обрела нового мужа, не успев оплакать прежнего. Как они этого добились, не знаю, но ни одной секунды просветления у меня не наступало, я находилась, будто под стеклянным колпаком, дышала спертым сладковатым воздухом подземного будуара, в котором меня поселили. Там было очень красиво, хоть и не было окон. Их роль выполняли муляжи, подсвеченные лампами дневного света. Обтянутые дорогим шелком стены были заставлены шикарной мебелью белого цвета, украшенной золотом и зеркалами. Дорогие картины, повсюду невесомый шелк занавесей и бархат балдахинов над широкой царственной кроватью были разительной противоположностью той спартанской бедности, которую кукольщица демонстрировала в своих наземных помещениях.
Новая моя свекровь каждый день учила меня уму-разуму. Я должна была снимать обувь мужу, мыть ему ноги, убирать, стирать, варить. Навещать родителей и дочку они мне запретили, да я и не хотела. Стоило мне выйти во двор, подойти поближе к калитке, как мне начинало казаться, что на моей шее затягивается невидимая петля, что еще чуть-чуть и мне уже никто не сможет помочь - я задыхалась. Вечерами я расчесывала свекрови волосы и пела песни, которые мне велели петь.
Раз в 12 дней она меня парила в бане и умывала. А однажды сказала, что было это в последний раз.
- Ты у меня, голуба, белу рыбу съела. Молчать будешь, радоваться каждому моему ласковому слову, как собака. - И засмеялась.
Не скажу, что у меня не появлялось противоречивых мыслей, но приходили они очень и очень редко, да и то, как у испуганного ребенка.
Вспоминая сейчас, я понимаю, что была безмерно счастлива. Сергей не выходил у меня из головы, он виделся мне неотразимо красивым, даже горб и кривые зубы заставляли меня млеть от страсти к нему. О бедном несчастном Володе, погибшем из-за меня, как я теперь понимаю, я тогда совсем не вспоминала. Мысли мои двадцать четыре часа в сутки вращались вокруг Сергея и только Сергея. Засыпая, я видела его во сне. Но он стал ко мне относиться совсем по-другому, пресытился, видно. Что ему моя красота и покорность? Даже самый вкусный торт, если есть его каждый день, опротивеет и захочется черного, кислого хлебца.
Прижимаясь к нему, я все чаще спрашивала: отчего не целуешь, не бьешь меня, разлюбил, что ли? А надо сказать, была у него такая слабость - побить меня, власть почувствовать, а потом приласкать. На мои слезы, если такие бывали, свекровь говорила, что надо терпеть, на то он и мужик.
Она от меня уже давно ничего не скрывала. Несмотря на ожог на ноге, по вечерам, варила зелье и доверяла мне за ним приглядывать во дворе, чтобы под утро, вернувшись со своих кошачьих прогулок, иметь возможность пить и пить его, пока не превратится из кошки в старуху. Одновременно я понимала, что надоела Сергею, что нашел он себе другую несчастную для своих любовных утех, что старуха, превращаясь в кошку, убегает, чтобы помочь снова любимому сыночку.
Ревность обуяла меня! Особенно тяжело я стала переживать, когда очень скоро Сергей, напившись пьяным, заявил, что в постели я никакая, и он уже нашел мне замену.
- Не переживай, ты сможешь у нас остаться, будешь помогать по хозяйству, а если ты перетерпишь, не взбрыкнешь, то я выкраду у матери «лестницу ведьмы», пока она ее для тебя не закончила плести, потому что, если закончит, ты умрешь.
Сколько же они народу умертвили, если так быстро этому Сергею надоедали красавицы?
Но это я сейчас в состоянии так мыслить, а тогда я только стала плакать и уговаривать Сергея оставить меня, не искать никого больше, любить только меня. Говорила, что жизнь за него отдам, сделаю, что захочет, только бы не изменял мне. Ревность съедала меня, рвала на огненные части.
Казалось, он внимательно слушал меня, а когда я, наконец, иссякла, он сказал: