Жена резко вскочила, вскрикнув, стул ее с шумом упал. Смех замер, тело лежало неподвижно.
Я видела все, как в тумане, и не могла отвести глаза от лица покойника. Это было лицо демона с картины средневекового художника. Это было лицо смеющегося, радующегося негодяя - все доброе, человеческое исчезло. Голубые глаза злобно глядели на Эмму, склонившуюся над ним.
Этот кошмар привел меня в чувство. Я подошла и накрыла простыней это ужасное лицо и обездвиженное тело. Эмма рыдала причитая:
- Вовочка мой, дорогой мой, любимый, ненаглядный мой, как же я буду жить без тебя? А-а-а...Зая моя, на кого ты меня бросаешь? Почему ты всегда такой добрый, такой чуткий, теперь так злобно смотришь на меня? Ведь это не я тебя убила, во всем этом ужасе виновата кукла, одна только кукла. Не смотри на меня с такой злобой, прости ты меня, что не уберегла тебя я, не сумела тебе помочь... А-а-а! Не вини меня, ты же знаешь, как я люблю! Ты моя единственная любовь, ты отец моего ребенка, я готова сейчас умереть вместе с тобой...
- Перестань, Эмма, - вмешалась я. - Думай, что говоришь. У тебя ребенок, тебе еще жить да жить.
- Не хочу жить, Галя, ничего не хочу без моего дорогого мужа! - воскликнула Эмма и вдруг, побледнев, упала навзничь так резко и неожиданно, что я едва успела подхватить ее, а то она разбила бы голову о кафельный пол. Хорошо, что это был только обморок.
Когда в морге тело ее мужа было вскрыто, обнаружился острый предмет, похожий на кинжал без рукояти, ушедший глубоко под кожу в месте, где кончается волосистая часть головы и начинается позвоночник.
- Обнаружить его без вскрытия удалось бы только с помощью рентгена, да времени у врачей было маловато. Снаружи он не прощупывался, а ранка была едва заметной и не кровила, - так вслух сам с собой рассуждал врач - патологоанатом, проводивший вскрытие.
Не найдя, кроме «кинжала», больше ничего, что могло бы вызвать столь внезапную смерть у этого прекрасно сложенного молодого мужчины, врач повернулся к стоящему позади него столу и положил «кинжал» на салфетку со всей осторожностью, на какую был способен.
Вернувшись к своей работе, он, не спеша, ее заканчивал, когда ему показалось, что света в морге прибавилось. Он посмотрел на единственное, давно не мытое небольшое окошко высоко под потолком прямо перед ним и понял, что свет, свет какой-то голубоватый нереальный, колышащийся, будто крохотное северное сияние, идет откуда-то сзади. Врач невольно оглянулся.
... Кинжал светился!.. Свечение то усиливалось, то затухало.
Врач очень испугался! Ни о каких потусторонних чудесах он ни на минуту не думал, а был уверен, что «кинжал» радиоактивен до невероятной степени, а значит, смерть мужчины вполне объяснима с научной точки зрения ему, врачу, соприкоснувшемуся с такой огромной дозой радиации, грозит лучевая болезнь.
В ужасе он выскочил из морга и, сломя голову, помчался сообщить, куда надо о своей зловещей находке, и возможном радиоактивном заражении.
В это время у всех на слуху был Чернобыль, все разбирались в радиоактивных облаках, зараженных продуктах и «грязной видеотехнике.
Приехали специалисты из областного центра. Со счетчиками.
Милиция тоже приехала. С мигалками.
Замерили радиоактивность палаты, где лежал больной, врачей и медсестер, врача - патологоанатома, наконец, морг, труп и сам «кинжал». Радиационный фон был нормальный. Никакой радиации не было.
Но налицо было убийство человека, поэтому уголовное дело завели. Допросили жену. Она уверяла, что мужа убила кукла. Была назначена психиатрическая экспертиза, а пока решили забрать вещдок.
Следователь, вошедший в опечатанный морг с понятыми, среди которых был и несчастный, натерпевшийся страха патологоанатом, увидел на салфетке, куда положили иглу-кинжал, только удлиненную горку сыпучего порошка, похожего на графит. Но этот был не графит, потому что стоило следователю поднять эту плотнотканную салфетку, сложенную вдвое, как порошок просыпался сквозь нее.
- Тьфу, ищи теперь, свищи! - с досадой воскликнул следователь и, поразмыслив, посоветовавшись с начальством, доблестная милиция отступила под напором необъяснимых фактов, решила с потусторонними силами не воевать, на свою шею безнадежный «висяк» не вешать, а спустить все дело на тормозах.