Мог оставалась наверху, то ли потому, что нервничала из-за прихода полиции, то ли потому, что решила приглядывать за остальными девушками — Бэлль сказать не могла. Она слышала, как проституток по очереди вызывали на допрос. Когда Руби, самая юная из девушек, спустилась в кухню, чтобы выпить чашку чая, она рассказала, что полиция расспрашивает о мужчинах, которым особенно нравилась Милли.
— Я рассказала им, что Милли все любили, — с горечью заметила Руби. — Красавицей ее не назовешь: плохая кожа, тусклые волосы. Черт меня побери, если я знаю, почему выбирали такую старуху, как она. Да и с головой у нее было не в порядке!
— Все равно она была хорошей, — сказала Бэлль. — Доброй и веселой.
Руби скорчила рожицу.
— Эта веселость и свидетельствовала о том, что у нее не в порядке с головой. Бордель не место для веселья, скажу я тебе! Легавые целую вечность допрашивали Долли, потому что она вчера не ходила с нами в мюзик-холл. Она ответила, что легла спать — разыгралась мигрень — и ничего не слышала.
Еще ни одна из девушек так долго не разговаривала с Бэлль; Энни не поощряла этих разговоров. Теперь, когда Бэлль выдалась возможность поболтать с Руби, она была решительно настроена выведать побольше о происходящем наверху.
— Странно, что она ничего не слышала, — сказала Бэлль.
— Да Долли любит свою «ханку», что тут непонятного! Когда она находится под ее действием, хоть стадо диких коней по дому проскачет — она не проснется.
— «Ханку»? — переспросила Бэлль.
— Настойку опия, — объяснила Руби, вопросительно глядя на Бэлль, как будто удивляясь ее несообразительности. — Коричневую настойку, которая делает день немного приятнее.
Бэлль слышала о настойке опия, но считала, что доктора прописывают ее людям, страдающим от сильных болей.
— Неужели, когда занимаешься этим с мужчинами, это так больно? — спросила она.
Руби захихикала.
— Ты что, еще никогда этим не занималась?
Бэлль уже собиралась ответить, что, разумеется, нет, но тут на верхней ступени лестницы показалась Энни и велела Руби опять подниматься наверх.
— Я просто хотела выпить чашечку чая, — ответила Руби.
— Будешь пить чай тогда, когда я тебе разрешу, — отрезала Энни. — Ступай наверх. Бэлль, а ты перегладь постельное белье.
Бэлль поставила утюг на печь и разложила на столе толстое одеяло, приготовившись к работе. Но когда она услышала, что полицейские позвали Энни в гостиную, потихоньку прошмыгнула наверх и приоткрыла дверь в коридор, чтобы слышать все, что будут говорить.
Полицейский задал несколько общих вопросов о том, кто живет в борделе, что Энни известно о каждой из девушек, как долго они здесь работают. После этого он перешел к мужчинам-посетителям. Спросил, сами ли они выбирают девушку или Энни находит проститутку для каждого господина.
— Когда мужчина приходит первый раз, он обычно стесняется, поэтому я, как правило, сама выбираю для него девушку, — объяснила Энни. — Но во второй и третий раз они предпочитают зайти в гостиную, выпить, поболтать с девочками. Когда я приглашаю пианиста, они еще и танцуют. И тогда выбирают кого-нибудь из свободных девушек.
— А Милли часто спрашивали? — Этот вопрос задал другой, хриплый голос; до настоящего момента Бэлль полагала, что в комнате с матерью находится только один полицейский.
— О да! Она была самой популярной девушкой, — не колеблясь ответила Энни. — Я бы сказала, что все мои клиенты когда-нибудь ее заказывали. Но я вам уже говорила вчера, что Милли убил не один из постоянных клиентов. Убийцу я никогда раньше не видела.
— Вы не могли бы его описать? — спросил полицейский с хриплым голосом. — И попытайтесь сделать это чуть усерднее, чем вчера, — с сарказмом добавил он.
— Я уже говорила вам, что не принято слишком пристально рассматривать клиента в первый его визит — иначе он больше никогда не придет, — резко произнесла Энни. — Я бы дала ему лет двадцать пять, не больше. Худощавый, хорошо одетый, каштановые волосы, чисто выбрит. Такое впечатление, что он работает в какой-то конторе — воротник-стойка, на голове — котелок.
Бэлль нахмурилась в замешательстве, услышав описание убийцы, которое дала мама — слишком далеко оно было от реальности. Девочка смутно понимала, почему ее мать не хочет, чтобы она рассказала полиции о том, что видела, но теперь у нее складывалось впечатление, что Энни намеренно пускает полицейских по ложному следу, на поиски человека, который абсолютно не похож на настоящего убийцу.
В эту секунду по лестнице начала спускаться Мог, и Бэлль вынуждена была прикрыть дверь и поспешно вернуться к работе. Удивительно, но Мог оставила Бэлль в покое — ни о чем ее не расспрашивала, не предупреждала. То ли Энни пригрозила ей, чтобы не болтала, то ли сама Мог не хотела поднимать этот вопрос, пока в доме была полиция — Бэлль не знала.
Еще одна странность: нигде не было видно Джейкоба, и хотя Бэлль не могла бы сказать с уверенностью, но она не помнила, чтобы он был здесь вчера вечером, когда приехала полиция. Она предполагала, что Энни велела ему вызвать полицию, а потом скрыться с глаз и не показываться, пока тут все не уляжется.
Бэлль с изумлением осознала, что за последние сутки ее жизнь в корне изменилась. Еще вчера утром она понятия не имела о том, что происходит наверху. Теперь она все знала, и от этого знания ей становилось стыдно и противно. К тому же она оказалась свидетельницей убийства — кто бы на ее месте не испугался? Но сейчас, когда Бэлль слышала, как мать хладнокровно лжет полиции, она уже совершенно ничего не понимала.
Полицейские рыскали по борделю до четырех часов вечера. Мог постоянно ворчала из-за того, что они нанесли в дом много снега.
— Шастают туда-сюда по лестнице, в гостиную — на улицу, им и в голову не приходит, что они затаптывают наши ковры. Почему просто не зайти и больше никуда не выходить? Что с них возьмешь — мужчины! Бесполезные особи! Я бы их и на порог не пускала!
Бэлль чувствовала, что Мог волнуется не из-за испачканных ковров, а за тех, за чью судьбу она несет ответственность. Бэлль поймала себя на том, что вздрагивает от резких звуков. Ей было страшно, и она в любую секунду готова была расплакаться.
Девочка снова и снова вспоминала то, что видела, и не понимала, как мужчина мог убить Милли только за то, что она не захотела с ним жить. Бэлль нужно было с кем-то поговорить, чтобы избавиться от этих ужасных видений, и единственным человеком, который мог бы ее выслушать, успокоить, объяснить происходящее, была ее мать.
С каждой минутой внутри Бэлль все сильнее закипала злость. Она чувствовала горечь разочарования из-за того, что Энни, как видно, больше печется о своих «девочках», чем о собственной дочери. А она, Бэлль, вынуждена делать вид, будто ничего не произошло, и продолжать заниматься рутинной работой.
— Где бы была моя мама, если бы не мужчины! — отрезала она, отчасти надеясь на то, что ее слова подвигнут Мог на разговор, начатый вчера вечером.
Мог ничего не ответила и продолжала помешивать рагу с курицей, которое она готовила на ужин, но по ее бледному напряженному лицу было видно, что она встревожена ничуть не меньше Бэлль.
— Молодчина! — похвалила Мог, когда оглянулась и увидела, что Бэлль складывает одеяло, на котором успела перегладить огромный ворох белья. — А сейчас присядем, выпьем чайку. Думаю, мы это заслужили.
За свою короткую жизнь Бэлль не раз наблюдала за тем, как Мог справляется с любыми проблемами с помощью чашечки чая. Если девушки наверху ссорились или если в день стирки дождь лил как из ведра, в ход шло это проверенное средство. Мог никогда не пыталась что-либо решить до завершения ритуала чаепития: она расставляла чашки и блюдца, молочник и сахарницу, наполняла ароматным чаем заварочный чайник. Когда все заинтересованные стороны усаживались за стол и Мог разливала всем любимый напиток, тогда она была готова поделиться своей точкой зрения.
Но на этот раз о спокойствии не могло быть и речи — когда Мог взяла из буфета чашки, они зазвенели, потому что у нее дрожали руки; даже по кухне она передвигалась немного неуверенно. Когда женщина отодвинула ящик стола, чтобы достать ложки, одну она уронила на пол. Бэлль поняла, что Мог пытается совладать со своими эмоциями и что она так же сбита с толку, напугана и потрясена, как и сама Бэлль.