Пролог.
Эпиграф
Всякое чудо начинается с жертвы.
Той самой жертвы, что есть матерь-любовь и сестра-свобода.
Флавия К. Фоллс
Пролог.
– Добрый день! Не правда ли, сегодня чудесная погода? Не желаете ли чашечку чая? – кокетливая, слегка лукавая улыбка не сходит с моих аккуратно начертанных, пухлых губ.
Я всегда улыбаюсь. О нет, не подумайте, что я хочу похвастаться собственной беззаботностью, удачливостью и счастьем. Просто мне всего лишь нарисовали такие забавные губки бантиком, и теперь я буду улыбаться всегда. Можно глянуть на меня вскользь, совершенно случайно или смотреть, не отрываясь, прямо в глаза. И конечно же, испытывать неосознанную радость, умиление и восторг, но тем не менее в тот же миг ощущать лёгкую дрожь, ведь в сущности теперь непонятно, кто и кого разглядывает более пристально. Но кое-что случилось наверняка: в этой комнате нас стало двое. А одиночество, разделённое на двоих, перестаёт таковым быть.
Итак, я всегда улыбаюсь. Бывает ли мне грустно? Нет, я не знаю, что такое грусть. Тогда вероятно мне всегда радостно? Нет. Я не знаю, что такое радость. Ведь это всего лишь чувства, иногда чуть ощутимые, иногда безумные, но чаще внезапные и хаотичные. Их нельзя обуздать. Или можно? Можно ли обуздать волны посреди океана? Особенно, когда выпал из лодки и окружили акулы. А можно ли оседлать падающую звезду, когда её хвост охвачен пламенем и оставляет млечную полосу где-то далеко, спустя три тысячи лет после падения? Это всё эмоции, и как глубоко их не прячь, они всё равно вырвутся наружу в тот самый момент, когда меньше всего ожидаешь. Так зачем же подобное испытывать кукле? Ах, да, вероятно, Вы ещё не знаете, что я – кукла. И потому Вы непременно спросите, почему же я всегда улыбаюсь? Не знаю. Просто мне нарисовали такие губы. Не всё ли равно? Губы, как губы: маленькие, яркие и округлые – кукольные – лишь бы они были красивыми. Ведь я всегда должна быть красивой. И я воистину прекрасна.
Я видела сотни своих отражений: в причудливых зеркалах помпезных гостиных, в натёртой до блеска медной посуде, в покрытых узором оконных стёклах. Я отражалась в глазах тех, кого встречала, и выражения их лиц навечно запечатлелись в моей памяти. Я знала, что красивая, что ценная, и что именно здесь и именно сейчас непросто так. В моём удивительном и таком долгом пути скрывался тайный смысл, который я не смогла познать до сих пор. Я приходила из ниоткуда и уходила в никуда, но на то всегда была веская причина. Я была всегда в своё время и на своём месте, как и положено куклам.
Кем и для чего я была создана и где побывала, не останется для Вас тайной. Моё путешествие продолжается, и я исправно выполняю свой долг летописца и свидетеля человеческих судеб. Почему? Об этом Вы узнаете чуть позже. Просто я хочу рассказать одну историю, мою историю, обычную кукольную историю, такую же, как и у всех других кукол.
Часть первая. О мастере.
Часть первая.
О мастере.
В тот пасмурный, сырой вечер мастер, который создал меня, был пьян и пребывал в абсолютном беспамятстве. У него случилось непоправимое горе: его возлюбленная дочь умерла. А он так беззаветно и трепетно любил её, что не смог смириться с горькой утратой и решил, что так или иначе, но она всегда будет жить в отчем доме. Вот тогда он и смастерил меня по её образу и подобию.
Он вставил мне в глазницы два тёмных мерцающих самоцвета и сшил мягкий, струящийся каштановый паричок из её остриженных локонов. Так я сохранила её запах. Бледные фарфоровые щёчки мастер окропил коралловым румянцем, а чуть ниже, над острым подбородком, нарисовал круглые алые губки бантиком. Так они застыли в вечной улыбке. Он желал, чтобы его дочь всегда улыбалась.
Когда мастер придавал моей груди форму из липкого, вязкого, податливого фарфора, маленькая переливающаяся жемчужина скатилась с полки и упала прямиком внутрь. Мой создатель так и не смог достать этот перламутровый гладкий шар и, расстроившись, пробормотал невнятно, что из-за такого маленького морского кусочка я никогда не обрету свободу, как и она.