Это чувство невозможно передать словами: оно в тебе, глубоко, навечно, никто и ничто не в силах изменить этого и остаётся всё принять, как есть. Возможно, эти чувства были глубже, чем общее значение любви. Сестра не понимала меня, вернее, не хотела понять. Она была помешана на красоте. Не понимала она и того, что истинная красота не в разукрашенном лице, а где-то на донышке человеческой души, неопределённой формы, невидимая, но так остро, отчётливо ощутимая. Потому сестра всячески унижала мою возлюбленную, особенно в присутствии родственников или гостей, и заставляла непосильно трудиться. Милая чахла на глазах, но ни разу не пожаловалась. Однако вопреки козням сестры, окружающие воспринимали мою чудесницу, как нежный поток тепла среди сырости и ветхости существования, что невыносимо злило хитрую плутовку. Она не унималась, кипела и полыхала, болезненно зациклившись на том, что мой трепетный цветок - чудовище, хотя на самом деле, единственным чудовищем в этом проклятом доме была она.
Однажды вернувшись, я встрепенулся в испуге. Меня встретила тревожная тишина: ведь обычно жена радостно встречала у порога, обнимала, трепетно целовала лоб и кормила горячим ужином.
Сердце неистово колотилось, выступили капельки пота, душу мою пронизала холодная волна страха.
"Случилось то, чего не исправишь..." - нашёптывал глухой голос, и кровь безжалостно била в виски.
Успокаивая себя тем, что тревожность надуманная, я зашёл в кухню и выпил стакан ледяной воды. Это привело меня в чувство. Опомнившись от навязчивого беспричинного страха, я устало побрёл в нашу спальню. Но едва отворилась дверь, я окаменел: тело перестало слушаться и, кажется, я провалился в глубокую безымянную дыру. Я умер... Ведь в этот роковой день скончалась моя возлюбленная.
Она повесилась на ржавой трубе, обмотав тонкое хрупкое горло льняной простынёй. Я вскрикнул, что было мочи: пространство словно оборвалось и стихли все шумы.
Взгромоздившись на табурет, с которого сегодня соскользнула моя жена, в некоей судорожной агонии, я обхватил покорное безжизненно провисающее тело, оторопел на миг и потерял равновесие. Мы оба с треском рухнули на пол. Я умудрился рассечь щёку и что-то вязкое, горячее потекло за ворот.
Неважно. Всё уже неважно. Мы продолжали лежать ещё какое-то время, и я думал только о том, что сегодня угасла невинная хрупкая звёздочка - еле заметная, но единственная. И небо моё навеки опустошили. Дотошно я разглядывал неестественно вывернутую шею, широко распахнутые стеклянные глаза, посиневшие обветренные губы. И прижимал её ещё чуть тёплое тело к лицу. Платье жены окрасилось алыми каплями, и я безудержно заплакал.
- Почему же всё так случилось? - шептал я в агонии.
И словно кто-то невидимый решил дать мне ответ. Из кармашка её смятого платья вывалился скомканный клочок бумаги. Это были слова прощания:
"Милый мой, ненаглядный суженный: ты дороже мне всех радостей на свете, и потому обременять тебя собой я более не намерена. Я, грешная и уродливая в собственной неполноценности, околдовала тебя, словно безжалостная ведьма. Любовь ко мне обошлась тебе слишком дорого, и посему я решила уйти. Будь же свободен и не держи на меня зла. Я укротила твоё сердце и испепелила нечаянной радостью и любовью своё. Недостойная тебя жена".
И в этот миг я внезапно понял, кто вынудил мою возлюбленную решиться на подобный, страшный и греховный шаг.
Моя сестра.