Я рычал, дрожал от невозможности что-либо сделать, плакал, уткнувшись носом в платье возлюбленной. В тот день я познал весь ужас и величие слова "никогда" - так ярко и так болезненно. Но вот что-то заставило меня обернуться.
На пороге стояла эта нахальная девчонка - корень всех моих несчастий. Она боязливо пряталась за приоткрытой дверью.
- Ну что, пришла порадоваться, мерзавка?! Ты добилась желаемого: давай же, ликуй, праздную свою победу!
- Я ничего не делала... Что происходит? - растерянно оправдывалась она.
- Ты убийца! Убийца!
Я аккуратно положил тело жены, трепетно поцеловал её на прощанье и стремительно направился к ненавистной сестре. Я схватил её за плечи так сильно, что казалось, будто её хрупкие ключицы сейчас треснут и прорвут тонкую кожу. Она брыкалась, вырывалась, кусала мне руки, царапала лицо, как ястреб, пытающийся выбраться из ловушки. Я не отпускал её, а она впивалась ногтями в мои щёки всё глубже и глубже, пока не освободилась. Она была слабой, болезненной, но упорной и всегда шла до конца.
Девчонка не стала бежать. Она только тяжело дышала и продолжала смотреть на меня с таким едким презрением, будто могла поджечь одним взглядом.
- Ну, что, милый братик, такого ли отношения я к себе заслужила? Мы выросли вместе, всегда заодно, всегда на одной стороне. Я всю жизнь беспрекословно выполняла все твои просьбы, поручения и приказы, не задумываясь, даже наперекор своим желаниям. И как ты отблагодарил меня за любовь, верность и жертву? И ради кого - женщины, которых миллион?
- Молчи! Ты ничего не знаешь! Я любил её!
- Любил? Вот видишь, ты говоришь о ней уже в прошедшем времени. Так просто и так быстро. Возможно, ты искренне думал, что влюблён, но я знаю одно: для тебя не существует никого и ничего, кроме твоих собственных желаний.
- Тебе так нравится копаться в моей душе, маленькая тварь: ты с радостью вывернешь моё нутро наизнанку, только чтобы не признать себя виновной!
- Виновной?! - усмехнулась она. - В чём же? В том, что у тебя каменное сердце, или в том, что твоя жена была настолько труслива, что не смогла бороться за свои чувства и сдалась под натиском всего лишь нескольких слов? Обвиняй меня, проклинай, ненавидь, ведь это проще, чем заглянуть к себе в душу и осознать всю её пустоту. Я не хотела, чтобы всё так закончилось, и не накидывала ей на шею петлю.
Самоуверенность и твёрдость сестры разбудили во мне всё самое гадкое, тёмное и порочное. Я отвесил ей мощную оплеуху и намотал туго сплетённую косу на кулак. Сколько себя помню, я всегда ненавидел её длинные волосы. Они пугали меня и казались живыми, будто вот-вот подберутся к моей шее и начнут душить. Она потеряла равновесие и стала лёгкой добычей, обмякнув, а я потащил её тонкое тельце на кухню, поближе к ножам. Она плакала, кричала, звала на помощь и цеплялась тонкими пальцами за дверные проёмы. Я протащил её через весь коридор. По дороге, сопротивляясь, она потеряла туфельки и порвала браслет из ракушек. И, возможно, я совершил бы с ней ещё тогда нечто жуткое, но наш отец неожиданно вернулся домой. Он раскидал нас по углам, будто приблудившихся котят, и запер в разных комнатах. Когда буря слегка улеглась, его ждала ещё одна страшная весть.
Отец, в отличие от нас, достойно перенёс кончину моей жены. Он переживал о том, что сын, опора и наследник, повторил его судьбу раннего вдовца. Несмотря на воцарившуюся в доме печаль, он справедливо наказал нас: сестра, при её панической боязни покойников, должна была украсить усопшую невестку цветами и ровно двенадцать часов читать молитву об упокоении её души. Кто-то должен был это сделать, ведь церковь не бралась молиться за самоубийц. Моим же наказанием стало собрать и раздать беднякам все вещи возлюбленной. Он не разрешил мне ничего оставить на память, и каждая отданная вещь казалась мне вырванным, утерянным воспоминанием.
Похороны провели торжественно и печально: по всем подобающим правилам. Следующий месяц или около того я провалялся в полном беспамятстве. А затем вспомнил, что в день погребения сестра устроила очередное представление. Она разоделась во всё белое, словно дикий, смертоносно благоухающий цветок среди чёрных, угрюмых людей-скал, а когда читали прощальную речь, внезапно звонко рассмеялась, то кокетливо извиняясь и ссылаясь на нервную мигрень, то делая вид, что с усилием сдерживает слезы и вот-вот расплачется. Вокруг воцарилась смущённая недоумевающая тишина, хотя проводить в последний путь мою жену пришли многие.