- Признайся, ты ведь ревновала?
- Да, я утопала в этом вязком беспросветном чувстве, разъедаемая сомнениями и отчаянием и всё время задавалась вопросами, не понимая, за что ты её полюбил. Так что же в ней было такого особенного, чего не было во мне? Хотя нет, не отвечая, дай мне до конца считать себя лучшей. Потому я люто ненавидела её, понимая, что в чём-то не совершенна. Даже, несмотря на всю мою отчётливо-ясную красоту, где бы мы с ней не появлялись, нас всегда начинали сравнивать. Но разве так можно: мы ведь абсолютно разные! Разве день и ночь можно сравнить?! Но, впрочем, это не так досаждало мне, как осознание того, что в твоих глазах она была единственной. Отчего же ты любил её сильнее? Ведь нас связывала целая жизнь...
- Потому что твоя любовь забирала всё и растворяла в себе. Я был немощен и робок. Стальные кандалы твоей детской любви опутывали меня, не давая ступить и шагу. Я был отравлен твоей любовью и почти умирал, пока не встретил её. И тогда я увидел другую сторону. Она боготворила меня, была покорной и нежной. Я воспарил к небесам, зная, что даже если однажды всё потеряю, превратившись в ничто, она всё равно будет держать меня за руку. И моя ценность в её глазах никак не уменьшится.
- Я, правда, пыталась принять её, но как же велика моя ненависть! - тихий нежный голос сестры превратился в яростное рычание, а ноготки впились мне в руку: ещё немного и кожа прорвалась бы от натиска.
Но в то мгновенье её леденящее душу признание и лёгкая боль не смогли разорвать связующую нас нить и прогнать слегка пьяную негу, обволакивающую моё тяжёлое тело. Сестра была искренна, пусть и в своей жестокости, и эту её черту всё же я любил беззаветно.
- Даже исчезнув из нашей жизни, её тень продолжает стоять между нами и так будет до тех пор, пока сердце стучится в твоей горячей груди. Это причиняет мне невыносимую боль. Твоё холодное безразличие ко мне и пламенная страсть к ней. Я знаю, ты винишь меня в её смерти, впрочем, как и все остальные.
- Всё совсем не безнадёжно и ты ещё сможешь изменить к себе отношение других. Ведь так уже случалось раньше.
- Мне безразлично! Эту боль, одиночество и пустоту ничем не заполнить... - и она смиренно заплакала. Бессердечная, бесчувственная, эгоистичная кукла заплакала.
Я почувствовал, как задрожали её узкие острые плечи, как горячие нечастые слёзы потекли по моей спине, как они оставили две мокрые полосы, холодевшие после и испаряющиеся. И тогда я осознал, как сильно она больна... Одиночеством... Впрочем, как и все мы.
- Да, я виновата в её смерти, - повторила сестра, - и этот грех будет лежать камнем на душе до конца моих дней. Но я ни о чём не жалею! Она должна была умереть! Каждый, кто попытается отнять то, что принадлежит мне, должен умереть!
Внезапно я встрепенулся, а она ещё сильней впилась в меня ногтями, так крепко, словно железный утончённый капкан, и кожа обагрилась капельками крови. Я почувствовала себя в западне. Она вновь хотела и делала мне больно, искупая моей мукой собственные грехи. До конца не понимая, что происходит, я резко вырвался из кольца цепких окоченевших рук. Она упала на смятые подушки, и белизна её ночной сорочки неестественно слилась с белизной постели. Сестра тяжело дышала, судорожно хватала воздух и комкала посиневшими пальцами простыни.
"Я никогда не мог понять, что с тобой происходит, - подумалось мне. - Почему ты не можешь навсегда остаться такой трогательной, как в моменты откровения. Почему ты всегда заслоняешься от меня стеной колкости и прихотей, и потому мне приходится стрелять на поражение".
Я думал об этом и разглядывал причудливые багровые пятна от расплескавшегося вина. Самое большое из них красовалось на её белоснежной сорочке и на минуту мне почудилось, что кто-то невидимый прокрался в комнату и пронзил кинжалом сестру - столь кроваво-алым выглядело вино. Ужасающая дрожь пробежала по телу и в то же время погасла. Я не хотел её терять и хотел, чтобы она исчезла.