— Не лучшая тема для разговора за вечерним чаем, — мягко произнесла Мариэль. — Пушок нашёлся?
— Пушок? Да придёт, куда денется! Он у нас по весне загульный, сама знаешь. Не впервой. А не вернётся — другого возьмем, вон у Онванов кошка скоро окотится. Дети только выть будут, но ничего, переживут. — Залпом опорожнив свою чашку, Лэй поднялась из-за стола. — Ладно, пойду я. Ещё домой топать от ваших садов…
— Не так и далеко. — Мариэль пожала плечами. — Увидимся.
— И тебе не хворать.
Под весом Лэй крылечко жалобно скрипнуло, — но, ступив на мощёную камнем дорожку, женщина обернулась.
— Ты Таше про отца так и не сказала, да?
Лицо Мариэль почти не изменилось.
— Нет.
— А что скажешь?
Соседка смотрела на Мариэль неожиданно цепко, однако взгляд хозяйки дома остался бесстрастным. Свет не отражался в затенённых ресницами глазах, терялся в чёрной глуби с едва заметным вишнёвым оттенком.
— Скажу, что нам досталось всё имущество, без лишнего рта заживём только лучше, да к тому же… — Мариэль осеклась. То ли вспомнив о чём-то, то ли заметив вытянувшееся лицо Лэй. — Имеешь что-то против?
Её собеседница опустила взгляд, разглядывая свои потрёпанные башмаки.
— Ну… это… жестоко.
— Зато плакать долго не будет. — Мариэль улыбнулась дочери, уже бежавшей к крыльцу. — Хорошо покаталась, малыш?
— Здорово, мам! — девочка птичкой порхнула по ступенькам: кудряшки светлым шлейфом летят следом, серые глаза сияют серебром. — Принц меня почти слушается!
— Не сомневалась, что вы поладите.
Махнув рукой соседке — в решительном прощании, — Мариэль кончиками пальцев коснулась медной оправы светильника, и, когда Лэй удалилась по направлению к калитке, шар золотистого света погас, погружая террасу во тьму.
— Теперь мыться, пить чай и спать.
— А я хотела на ночь краеведение поучить. — Таша молитвенно сложила тонкие ладошки. — Мам, можно я карту расстелю, можно?
К тяжести вздоха Мариэль явно примешалось удовлетворение.
— Можно.
— Ура! — с воинственным воплем девочка упрыгала в дом. — Сегодня у меня эти цверги* своё получат!
(*прим.: цверги — немецкое именование гномов)
Яблони что-то шептали в спину Мариэль, когда она перешагнула порог следом за дочерью. Шептали, пока щелчок двери не сменил скрежет засова.
А потом сад остался наедине с лунным светом, лившим серебро на беспокойную листву и звёздочки яблоневых цветов.
***
Когда Таша открыла глаза, небо было выкрашено блеклыми красками предрассветья.
Спросонья она не сразу поняла, что делает на заднем дворе. Без одежды? И почему ладони стёрты в кровь? Почему…
А потом — вспомнила.
Лёжа на земле, она сжалась в комок и заплакала снова. Боль была почти физической, ноющей в сердце, рвущей его глухой безысходностью.
Боль — и вина.
Если бы только она вчера не ушла, если бы только вернулась раньше, если бы…
…и вдруг поняла нечто очень важное. То, о чём напрочь забыла в безумии отчаяния.
Непозволительно. Непростительно.
Таша резко распахнула глаза.
Они увезли Лив.
И, вскочив, опрометью метнулась в дом.
В детскую она ворвалась, почти задыхаясь. Жадно втянула носом воздух. Кровь, пот, промасленная кожа… табак, хмель, лошади — самую капельку…
А ещё…
Таша рухнула на колени. Сунула руку под тумбочку рядом с кроватью сестры.
И вытянула оттуда золотой круг на длинной цепочке.
Сначала она решила, что это часы. Потом откинула блестящую крышку, но вместо циферблата увидела отражение своих испуганных глаз. Значит, зеркальце-кулон: в закрытом виде легко умещается на ладони, на серебристом стекле ни царапины, крышка испещрена рунной филигранью.
Откуда оно у наёмников? Такие зеркала… хотя ладно, об этом можно подумать позже; а сейчас, стиснув зеркальце в ладонях, невзирая на боль, Таша невидящим взглядом уставилась в стену.
Лошади. Они прибыли на лошадях. Даже если б это не подсказали запахи, это было логично. А дождя не было давно, и что вчера, что сегодня сухо, пыльно…