Куклы перестали визжать и уставились на него. Никто из них не улыбался. По полу валялись маленькие бокалы и объедки. Висса стояла голая. Она была на редкость смуглой и красивой.
Сам не зная почему, Себастьян отвел глаза.
- Это вы впустили их, - сказал Пертос куклам. Они смотрели на него.
- Вы впустили их к себе, а потом дали пройти в соседнюю комнату.
Битти Белина решилась заговорить.
- Кому? - спросила она. Однако в ее тоне было что-то говорившее, что она знает, о ком идет речь.
- Лиге Преемственности Поколений. Тримкину и тем четверым, которых он привел с собой. - Пертос больше не был Пертосом. Он не улыбался.
- Не понимаю, о чем ты говоришь, - возразила Битти Белина.
- Я выполз в коридор, чтобы позвать на помощь, и сделал это потому, что в вашей комнате никто, похоже, не слышал меня. Но когда мне пришлось ползти за Себастьяном, я обнаружил, что моя дверь все еще заперта изнутри. Значит, они вошли как-то иначе.
Куклы молчали.
Висса натягивала одежду.
Принц сжимал и разжимал рукоять меча.
Когда Себастьян снова посмотрел на них, то увидел, что Битти Белина не сводит с него глаз. Ее лицо выражало полнейшее презрение и отвращение. Оно больше не было красивым, оно словно обвиняло его.
- Я ничего такого.., не делал, - сказал Себастьян.
- Точно, - произнесла Битти Белина.
- Что ты с нами сделаешь? - спросила Висса. Она уже оделась и теперь обращалась к хозяину. Пертос посмотрел на Битти Белину:
- На сегодня назначено два спектакля, дневной и вечерний. Но вам придется потрудиться и дать еще один, дополнительный. Если вы откажетесь играть его, я больше никогда не достану вас из Горна.
- Что еще за дополнительный спектакль? - спросила Битти Белина. Она стояла, уткнув кулаки в бока, и вид у нее был злой и немного испуганный.
- Увидите, - ответил Пертос. Улыбка вернулась к нему, но она была печальной. - Что-то вроде группового представления. Для одного зрителя. Ладно, увидимся позже.
Он закрыл дверь.
Себастьян подумал, насколько старым выглядит Пертос, как он сдал за эти несколько дней.
Когда перед вечерним спектаклем Пертос поднялся по лестнице в ложу осветителя, там его ждал Тримкин. Президент Лиги был одет в мягчайшую коричневую искусственную кожу с длинной бахромой вдоль рукавов и по низу куртки. Он с улыбкой развел руками, увидев, что кукольник достает пистолет, которым не успел воспользоваться предыдущей ночью.
- Я безоружен, - сказал Тримкин.
- Тем хуже для вас.
- В таком случае вам не выйти из театра живым.
- Возможно.
- Наверняка.
Они стояли, глядя друг другу в глаза, и, как настоящие мужчины, играли в “мужество и самообладание”. Именно эта ритуальная игра отличает мужчин от мальчиков, хотя по духу она больше соответствует эпохе неандертальцев, чем современной цивилизации.
- Так зачем вы здесь? - наконец спросил Пертос.
- Вы все же дали дневной спектакль сегодня. - Тримкин достал один из рекламных листков, ходивших по городу. - Еще один у вас вечером, и так всю неделю.
- Именно так!
- Возможно, вы не поняли, мистер Гедельхауссер.
- Я понял.
- Значит, это упрямство.
- Нет. Это значит, что у меня просто очень развит инстинкт самоуважения, - сказал Пертос. - Он так проявляется. - Он улыбнулся, но улыбка получилась горькой.
Лицо Тримкина выражало замешательство.
- Самоуважения?
- Сегодня вечером я намереваюсь продать душу коммерсанту, как он и предрекал. Тогда единственное, что у меня останется, - это гордость и будущее. Без денег мне никогда не видать звезд. Я умру на Земле. А значит, я должен дать как можно больше представлений в Городе Весеннего Солнца. Ведь если я умру на Земле, то зачем мне будущее? А без будущего нет и гордости. Букашка, попавшая в янтарную западню, не может ею гордиться. Понимаете?
Тримкин не отвечал.
- Очень трудно играть роль Бога, - продолжал Пертос. - Может быть, когда вы с вашей Лигой научитесь сами творить маленькие чудеса, то обнаружите, что в действительности власть над жизнью и смертью других отнимает больше, чем дает.
- Никто не заставлял вас быть кукольником.
- Никто не заставляет солдата убивать. Он может бросить ружье и пойти в тюрьму. Но в нем сидит что-то такое, из-за чего ему нравится убивать.
- Так вы считаете, что я люблю власть?
- Вы без ума от нее.
- А людей?
- Можно любить либо власть, либо людей. Но не все сразу.
- А вы, я полагаю, любите своего идиота. И этих кукол, которые даже не настоящие живые существа.
- Нет. Я сделал ошибку, полюбив власть. Теперь я стараюсь перевоспитать себя, но, наверно, я слишком стар.
- Слишком стары, чтобы страдать, - сказал Тримкин, стараясь перевести разговор в более привычное русло. - Мы дадим вам последнюю возможность. Если завтра утром ваши объявления снова появятся в городе и вы будете настаивать на том, чтобы выступать здесь, тогда считайте, что ночью вы легко отделались. Если понадобится, мы сожжем театр с вами заодно.
Пертос не стал отвечать.
Тримкин пожал плечами, потом прошел мимо старика, спустился по лестнице и скрылся за углом - коричневое пятно на белом фоне. Шуршание его кожаной бахромы пронеслось вдоль холодных стен и растаяло, как сон, уступивший место яви.
Оставшись один в ложе, Пертос запер дверь и положил пистолет так, чтобы тот был под рукой.
Он уселся перед прожектором, повернув панель управления к себе, взглянул на кнопки и рычаги, управлявшие сценой, занавесом и декорациями, которые по его команде растягивались в ширину или опускались сверху на металлических тросах.
Кукольник провел рукой по верхнему ряду рычагов.
- Да будет свет! - подумал он, и рычаги защелкали под его быстрыми пальцами.
Лучи света залили всю сцену, унылая белизна которой едва ли стоила того, чтобы ее освещать.
Пертос улыбнулся, хотя вовсе не чувствовал себя счастливым.
- Да будет жизнь! - подумал он.