— А, вот и вы, уже совсем, поди, окоченели? — поинтересовался сегодня мистер Роджерс.
— Точно, окоченел, — откликнулся мистер Бенедикт. — Ха-ха-ха!
У входа в аптеку мистер Бенедикт наткнулся на мистера Стюйвезанта, подрядчика. Мистер Стюйвезант взглянул на часы — прикинуть, сколько времени он сможет потратить на Бенедикта до назначенной встречи.
— Приветствую, Бенедикт, — пробасил он. — Как там твои подопечные? Держу пари, ты зубами и ногтями в них вцепляешься. Работенки хватает? Ей-богу, держу пари — зубами и ногтями, а…
— Да-да, — неопределенно хмыкнул мистер Бенедикт. — А как у вас идут дела, мистер Стюйвезант?
— Послушай, Бенни, старина, а почему у тебя руки такие холодные? Точно лед. Ты что, только что бальзамировал фригидную бабенку? Хе-хе, это не так уж плохо — слышишь? — грохотал мистер Стюйвезант, хлопая его по плечу.
— Неплохо, неплохо! — бормотал мистер Бенедикт, пытаясь изобразить улыбку. — Всего вам доброго!
Встреча за встречей… Мистер Бенедикт, пинаемый от одного знакомого к другому, напоминал собой озеро, куда швыряют всякий мусор. Начиналось с мелких камушков, а поскольку мистер Бенедикт не покрывался рябью и не возмущался, в ход пошли камни, кирпичи, валуны. До дна мистера Бенедикта никто не доставал, не было ни всплеска, ни кругов на воде. Озеро не отзывалось.
По мере того как день подходил к концу, обессиленный мистер Бенедикт проникался все большей яростью к жителям городка, однако брел от дома к дому, заводя все новые и новые разговоры и испытывая к себе ненависть пополам с самым неподдельным мазохистским удовольствием. Главное, что толкало его вперед, — это мысль о предстоящих ночных утехах. И потому он снова и снова растравлял себя насмешками этих заносчивых болванов, кланялся им, бережно держа их руки перед собой на уровне груди, словно бисквиты, и желая только одного — чтобы над ним побольше глумились.
— А, вот и мясорубка пожаловала, — приветствовал мистера Бенедикта мистер Флигнер, кондитер. — Как там у вас с солониной и маринованными мозгами?
Крещендо растоптанности нарастало. После финального удара литавр и нестерпимого самоуничижения мистер Бенедикт, лихорадочно глянув на циферблат наручных часов, опрометью ринулся домой. Теперь он достиг пика, был во всеоружии, полностью готов приступить к работе — исполнить необходимое и насладиться вволю. Жуткая половина дня осталась позади, счастливая — только начиналась! Мистер Бенедикт проворно взбежал по ступенькам покойницкой.
Поджидавшая его комната напоминала свежевыпавший снег. В сумраке под холмиками простыней угадывались неясные впадины и бугорки.
Дверь распахнулась.
Мистер Бенедикт возник на пороге в раме света: голова гордо вскинута, одна рука простерта в торжественном приветствии, другая с неестественной твердостью оперта о дверную ручку.
Повелитель кукол явился домой.
Он долго простоял посреди своего театра. В ушах у него раздавались громовые, вероятно, аплодисменты. Стоял он недвижно: только слегка склонил голову, сдержанно признавая справедливость одобрения, заслуженного им со стороны почтеннейшей публики.
Мистер Бенедикт аккуратно снял пиджак, повесил его на крюк, облачился в свежевыстиранный белый халат, с профессиональной ловкостью застегнул манжеты, затем принялся за мытье рук, одновременно поглядывая на своих самых добрых друзей.
Неделя выдалась удачной: фамильных реликвий под простынями было предостаточно, и мистер Бенедикт, оглядывая их, чувствовал, что растет, становится все выше и выше, воздвигается подобно башне, простирает над ними свое величие.
— Будто Алиса! — вскричал он изумленно. — Выше и выше! Все страньше и страньше!
Он вытянул руки вперед и принялся их разминать.
Наедине с мертвецами мистеру Бенедикту никак не удавалось преодолеть изначальную недоверчивость. Он испытывал и восторг, и озадаченность, сознавая себя властелином над людьми: здесь он мог вытворять с ними все, что угодно, а они, по необходимости, должны были блюсти обходительность и оказывать ему содействие. Бежать им некуда. И сейчас, как обычно, он ощущал в себе прилив сил и жизнерадостности, легко увеличиваясь в росте, как это было с Алисой.
— Ого, какой же я высокий, надо же… такой огромный… скоро голова моя упрется в потолок.
Он прошелся между столами, накрытыми простыней. Ощущал он себя точно таким, как после последнего киносеанса поздно вечером, — сильным, крепким, ловким, уверенным в себе. После сеанса прохожие не спускают с него глаз: как он мил, как безупречно себя держит — точь-в-точь герой фильма, — и ох, как внушителен его звучный голос, и как уместно он приподнимает левую бровь, и как артистически постукивает тросточкой. Порой гипноз, внушенный им просмотром ленты, сопровождал его на всем пути домой — вплоть до момента, когда он укладывался в постель. Так чудесно и волшебно он чувствовал себя только в кинематографе и вот здесь — в собственном театре остывших тел.