– Почему ты не взяла с собой малышку? – спросил он, чтобы поддразнить ее.
– А куда бы я, по-твоему, ее положила?
– В наш баркас, разумеется!
Она улыбнулась, и ему было так радостно видеть эту ее улыбку.
– Ну, что сказала хозяйка сегодня утром? – продолжал он.
– А что она могла сказать?
– Она хорошо спала ночью?
– А почему она должна была плохо спать?
– Не знаю, может, крысы грызли половицы или старое чердачное окошко скрипело всю ночь; откуда мне знать, что может потревожить сладкий сон старой мамзели.
– Если ты не замолчишь, я закреплю шкот и сброшу тебя в воду!
Они пристали к небольшому островку и пообедали припасами, уложенными в корзинку; постреляли в цель из револьвера, потом закинули удочки, делая вид, будто на самом деле удят рыбу, но поклевки не было, и они вновь уселись в лодку. Они заходили в заливы, где резвились гаги, в пролив, где в камышах бились щуки, и опять устремлялись в открытое море, и ему не надоедало смотреть на нее, разговаривать с ней и, когда удавалось, целовать ее.
Так встречались они на Даларё шесть лет подряд и были всегда одинаково молоды, одинаково сумасбродны – и счастливы. Зимы они проводили в своих маленьких комнатках-каютах на Шеппсхольмене. Он строил парусные кораблики мальчикам или развлекал их рассказами о путешествиях в Китай и на острова Южных морей, и жена смеялась над его глупыми историями. У них была чудесная комната, не похожая ни на какую другую. Там висели японские зонтики от солнца и японские доспехи, миниатюрные пагоды из Ост-Индии и австралийские луки и копья; африканские барабаны и высушенные летучие рыбы; трубки сахарного тростника и трубки для курения опия. И отец семейства, уже слегка облысевший, вовсе не стремился в море. Иногда он играл в шашки с аудитором или проводил вечера за «вирой» и стаканом грога. Когда-то жена тоже принимала участие в игре, но с появлением четверых детей времени на это у нее уже не хватало, и все-таки она охотно подсаживалась на минутку к играющим, заглядывая в карты, или подходила к мужу, который обнимал ее за талию и спрашивал, стоит ли ему брать прикуп с такими-то картами.
Однажды капитану предстояло уйти в плавание на своем корвете на целых полгода. Он ужасно переживал – дети выросли, и матери было довольно трудно одной справляться с такой большой командой. Да и капитан сам был уже не так молод и далеко не так жизнерадостен, как раньше, но служба есть служба, и он ушел в море. Уже из Крунборга он отправил первое письмо следующего содержания:
«Моя любимая топенанточка!
Ветер слабый, З.З.0 до О., плюс 10 °C, 6 склянок, свободен от вахты. Не могу выразить, что я чувствую, находясь так далеко от тебя. Когда мы выбирали верп у Кастельхольмена (6.30 пополудни, при сильном Н. О. до О.), мне показалось, будто мне всадили пал под ребро, а через ушные клюзы пропустили якорную цепь. Говорят, у моряков есть способность предчувствовать несчастье. Об этом я ничего не знаю, но пребываю в ужасном беспокойстве, пока не получу от тебя первой весточки. На борту ничего не произошло, по той простой причине, что ничего и не может произойти. А как там у вас? Готовы ли новые сапоги Боба? Не жмут? Я, как ты знаешь, не мастак писать письма и потому кончаю. Крепко целую прямо в середину вот этого креста X!
P. S. Заведи себе компанию, небольшую (женскую, разумеется). И не забудь попросить мамзель на Даларё перетянуть большой баркас к моему приезду! (Ветер усиливается, к ночи будет норд!)»
В Портсмуте капитан получил от жены ответ.
«Дорогой мой Пал!
Здесь без тебя очень тоскливо, можешь мне верить. И нелегко было, потому что у Алис прорезался первый зуб. Доктор сказал, что необычайно рано, и это должно означать… (нет, этого ты не узнаешь!) Сапоги Бобу оказались как раз впору, он ими очень гордится. Ты в своем письме упомянул, чтобы я познакомилась с какой-нибудь женщиной. Это я уже сделала, или, вернее, она сама нашла меня. Ее зовут Оттилия Сандегрен, она окончила семинарию. Очень серьезная женщина, так что можешь не бояться, что она собьет с пути твою «топенанточку». И кроме того, она религиозная. Да, нам бы тоже не мешало быть построже в делах веры. Одним словом, она превосходная женщина. Кончаю писать – за мной пришла Оттилия. Она только что вошла и просит передать тебе привет, хотя вы и незнакомы.